Ту историю Даниил хорошо знал, успел многое прочитать, поэтому его куда больше интересовал дальнейший ход связанных с дедом событий.
Удивительно, но наказали его не по самой жестокой, 58-й расстрельной статье, дав лишь 5 лет лагерей с ограниченным правом переписки. По тому времени, детский срок. Попал он в Заполярье. В 1943 г., ещё во время войны, когда его лагерный срок истёк, наивный дед с радостью написал Варваре, что “мы скоро будем там, где все”, т.е. на фронте. Увы…
В лагере дело Павла Александровича решилось иначе, чем он думал. Вместо освобождения и отправки в действующую армию его ждал пересуд и новые 5 лет, которых он не пережил. Зимой того же года он умер, как известили позже жену, “от воспаления лёгких”, что, видимо, было правдой.
Некоторые родители относятся к своим маленьким чадам, как к большим, а другие – к большим, как к маленьким. Даня сызмалетства ощущал отцовское стремление говорить с ним, как со взрослым, и ему это льстило. Сергей Павлович по натуре был сухим и малоэмоциональным, занятия преданиями старины глубокой, и не славишскими, а западноевропейскими, позволяли ему погрузиться в мир, далекий от треволнений сегодняшнего дня, изолироваться, запереться в капсулу. Так было спокойнее и безопаснее. Даниил вырос совсем иным, отцовское влияние прошло по касательной, если вообще существовало.
О том, что происходило после ареста главы семьи, он в общих чертах был осведомлен из прежних воспоминаний отца. Урывистые, без особых деталей, такие же сухие, как излагавший их человек, воспринимаемые на слух, без записей разговоров, они требовали уточнений, и Даниил начал вновь дотошно выспрашивать отца, как же все было.
Сергей Павлович посвящал в подробности жизни матери и себя самого, росшего без отца и какой-либо помощи. Тетрадь полнилась новыми и новыми страницами, испещренными корявым, некрасивым почерком сына.
“Моя мама, твоя бабушка Варвара рассудила верно, означив путь к спасению, – отец в последние годы жизни говорил медленнее прежнего, тянул, порой буквально выдавливал из себя слова, задумывался, подбирая более точные формулировки, то и дело снимал очки в толстой оправе с выпуклыми стеклами, отчего выглядел по-детски растерянным, не похожим на себя. Больше всего, по его откровенному признанию, боялся старческой деменции. Занятия наукой давали, как он считал, некоторую гарантию, что такого с ним не случится, и он не превратится в овощ. Отец сильно похудел, лицо вытянулось, на лбу и лысеющем черепе обильно проступили пигментные пятна, в глазах маячил испуганный блеск. Даниил жалел его. –