Летосчисление, которое вели римляне от основания Рима, с начала Олимпийских игр или с рождения Августа, было иудеям глубоко чуждо. Вести счет от сотворения мира для апостолов было бы слишком претенциозно. Лишь два события недавнего прошлого могли быть пригодны как реперные точки для хронологии — это начало строительства в Иерусалиме Третьего храма и смерть Ирода. Для сравнения укажем, что Флавий чуть позже вполне корректно использовал для отсчета в Иудейской войне (66–73 гг.) другую немаловажную дату — падение Иерусалима (70 г.). Итак, две даты. Другие события, так или иначе запечатленные в памяти апостолов, сложили вокруг этих дат причудливый орнамент. Однако еще раз подчеркнем, что на первое место по степени важности ставилось Слово Спасителя. Жизнеописание — это только фон.
Второе евангелие предположительно создал Иоанн-Марк. Видимо, на Кипре оно приобрело окончательную форму. Вполне вероятно, что Марк между 50 г., после того как он расстался с Варнавой и Павлом, и роковым решением об отъезде Петра расспрашивал лидера общины об его впечатлениях, беседах. Результатом этого явилось то евангелие, которое так восхитило Д.С. Мережковского. «Евангелие от Марка есть Евангелие от Петра», — свидетельствует св. Юстин-мученик (150 г.). Позже, во II в., лионский епископ Иреней: «Марк возвещенное Петром передал нам письменно». Еще позже, в IV в., римский церковный писатель и историк Евсевий Кесарийский: «Марк, говорят, вспоминал слышанное в беседах с Петром» (Euseb. Demonstr. Evang. III. 89). «Сколько у Марка этих, как будто ненужных, выпавших у Матфея и Луки, только очевидцу незабвенно памятных черточек. Как Господь, сжалившись сначала над прокаженным, исцеляет его, а потом обрядным, сильным, почти грубым движением отталкивает, выстраивает из толпы „чистых“, хотя уже и исцеленного, но все еще по Закону „нечистого“; как молча окидывает взором толпу, гневаясь и в то же время скорбя, жалея; как обнимает дитя, должно быть, посадив его к себе на колени; как слепой в Иерихоне, куда зовет его Иисус, быстрым движением скидывает верхнюю одежду, вскакивает и подходит к нему (не подбегает, а подходит, потому что все еще — слепой); как ослик иерусалимского вшествия привязан снаружи дома к дверям; как женщины, ид учи ко гробу Господню в утренних сумерках, боязливо шепчутся. Вот из таких-то черточек и возникает целый зрительный образ, живое лицо Иисуса-человека» (Werne P., 1:59)[9].
Как мы уже отмечали, Иоанн Зеведеев не взял с собой в Эфес логии. Четвертое евангелие — плод его знаний, либо запись, позднее отредактированная, либо сказ, также прошедший определенную обработку. Проблема детального анализа происхождения четвертого евангелия выходит за рамки нашей книги, но очевидно, что оно было сделано выходцем из Ессейской школы после 70 г.