Ессейские воззрения о воскресении праведников, возможно, порожденные симбиозом этих пророчеств и гибелью Учителя праведности, носили паллиативный характер, поскольку предусматривали только воскресение души, т. е. делали ее, эту душу, бессмертной — тезис, присущий очень многим религиям.
Наряду с воскресением изначальные греховность и покаяние были весьма привлекательными факторами. Всеобщий грех уравнивал всех и заставлял почувствовать локоть ближнего правых и неправых, богатых и бедных, людей разного интеллектуального уровня, общественного положения, разных верований. Греховность и покаяние, совместно вошедшие в этот вначале утлый челн, очень быстро прочувствовали, что он вполне успешно противостоит различным коллизиям и для его успешного движения по волнам требуется только одно — общность, собрание, коллегиальность. Ибо вовсе не так страшен грех всеобщий и очень-очень сладостно совместное покаяние. И следующим заключительным звеном этой цепи — «грех — покаяние» было то уникальное свойство, которое коренным образом отличало возникшую христианскую религию от материнской — иудейской: это были «покорность, терпение, смирение». Первые два звена являлись как бы ритуальными предпосылками для этого нового качества, так мало оцененного современниками и совершенно не понятого потомками.
«Размышляя о том, почему древние народы были больше нашего преданы свободе, я прихожу к убеждению, что это зависит от той же причины, по которой нынешние люди менее сильны: это зависит от разницы воспитания, которая, в свою очередь, проистекает от различия религий древней и нашей. Наша религия показывает нам истину и участь справедливой жизни, чем заставляет меньше ценить светские выгоды, которые для язычников были выше всего, в которых они полагали свое высшее благо, и потому в поступках своих они были более жестоки, чем мы. Это видно во всех их обычаях, начиная от великолепных жертвоприношений, между тем как у нас жертвоприношения так скромны, что отличаются более чувством, чем великолепием, и не имеют в себе ничего жестокого и возбуждающего храбрость. Обряды их были пышны и торжественны, но сопровождались кровопролитием и жестокостями; они убивали множество животных, и эта ужасная бойня возбуждала кровожадность людей. Притом древняя религия боготворила только людей, покрытых светской славой, как, например, полководцев и правителей. Наша же религия признаёт святыми большею частью людей смиренных, более созерцательных, чем деятельных. Наша религия полагает высшее благо в смирении, в презрении к мирскому, в отречении от жизни, тогда как языческая религия полагала его в величии души, в силе тела и во всем, что делает человека могущественным. Наша религия если и желает нам силы, то не на подвиги, а на терпение. Это новое учение, как кажется, обессилило мир и предало его в жертву мерзавцам. Когда люди ради рая предпочитают переносить всякие обиды, нежели мстить, мерзавцам открывается обширное и безопасное поприще. Но если свет изнежился, если небесные надежды обессилили людей, то это, без сомнения, вина самих людей, которые истолковывают нашу религию в интересах лености, а не добродетели. Если бы они видели, что она допускает стремление к возвышению и ограждению отечества, то убедились бы вместе с тем, что она позволяет любить и почитать отечество и готовить себя служить ему защитником. Это ложное истолкование извращает таким образом воспитание и служит причиной того, что в наше время число республик так уменьшилось в сравнении с древностью и что, следовательно, народы теперь меньше любят свободу, чем прежде. Но и Римская империя была, по моему мнению, важной причиной этого: оружием и могуществом своим она ниспровергла все республики и уничтожила свободные учреждения. Хотя империя эта рушилась, но покоренные ею государства до сих пор, за немногими исключениями, не могут прийти в порядок и восстановить у себя свободные учреждения. Как бы то ни было, республики всего света единодушно ненавидели римлян и упорно отстаивали свою свободу. Это доказывает, что римскому народу было необходимо редкое и удивительное мужество, чтобы восторжествовать над ними»