Мы простояли тогда за капустой дотемна, и в памяти остался поскрипывающий на ветру, качающийся козырек лампочки над распахнутой деревянной дверью в овощехранилище, где стояли огромные весы-платформа, на которую грузчик, лазивший сапогами на гору капустных голов, ставил набранный им мешок капусты, а тетка-покупательница пеняла:
— Ты мне одних грязных листьев зеленых напихал!
Но это так, для проформы, видно было, что тетка рада, что достоялась-таки и ей хватило. А я маялся от голода, бабушка чуть не плакала, жалея меня, но отойти хоть на минутку в хлебный отдел за булкой не могла, потому что боялась, что ее не пустят обратно в очередь, а я как держатель нашей очереди мог и не быть засчитанным бдительной и взволнованной толпой. За булкой мог сходить и я, ведь покупал же молоко, и двадцать восемь бабушкиных копеек ни разу не потерял. Но на этот раз у бабушки была только бумажка в три рубля, и она опасалась, что меня либо обсчитает кассирша, либо деньгами как-то хитроумно завладеют пьяницы, неотлучно кучковавшиеся возле магазина… Конечно, обсчитать себя я бы не дал, поскольку мгновенно производил в уме все вычисления, особенно — все эти «сложить» и «отнять». А вот пьяные дяди… Как знать, как знать.
Но вот мы едем домой с капустой — целых три мешка положила бабушка на телегу, да еще и меня посадила, так что ехал я, конечно, один, а вовсе не «мы». Покачивался лицом назад и свесивши ножки, как возница, а бабушка тянула телегу и все повторяла:
— Скорей-скорей…
Козырек лампочки над входом в овощехранилище удалялся, раскачиваясь, и тут стал моросить дождик. Бабушка раскрыла и сунула мне в руки допотопный черный зонтик с костяной толстой ручкой-бочонком и костяными наконечниками спиц.
— У нас могут отнять капусту? — спросил я бабушку, оборотясь.
— Могут, Сашуля, могут, видишь, кончилась сразу после нас, людям не досталось.
Конечно, бабушка говорила это просто так, понарошку, никто посреди улицы Курлы-Мурлы не покусился бы на «трудовую» нашу капусту, просто ей хотелось поскорее меня накормить, да и капусту спасти от дождя, а то промокнет, сгниет, а до Покрова еще долго, и рубить капусту не скоро.
К тому же бабушка боялась всего на свете, хотя при этом почему-то никогда не боялась упасть, надорваться, что-то повредить у себя внутри. А в тот вечер она и я были еще под гнетущим впечатлением от недавнего ужасного происшествия, о котором втихомолку судачил весь город: за кладбищем, в еловых посадках, убили старуху. Из-за грибов. Грибов в ту осень выдалось мало, лес зарос травой, а в посадках попадались маслята, и старуху убили за кошелку с маслятами. Прямо там же, в посадках.