Рыбак говорил, отвернувшись к окну, словно беседуя с кем-то стоящим на дворе. В его жестком, ворчливом тоне явно слышалось нежелание продолжать разговор.
Немного погодя он постучал кончиком своего узловатого пальца в оконное стекло. И, указывая на оба гидросамолета в бухте, спросил:
— Это еще не самые большие, правда?
На мгновение он как бы поклонился всем троим. И тут же опять уставился в окно.
Майор обрадовался, что старик нарушил молчание.
— Конечно, давно уже есть куда больше! Втрое, вчетверо больше! Надо вам как-нибудь выбраться к нам и своими глазами на все посмотреть! — пригласил он рыбака.
— И много у вас таких? — вопрос рыбака звучал недоверчиво.
Зандерс смущенно ковырял рака. Ничего доброго он не ждал от этого разговора, слишком хорошо знал он свое начальство.
Но майор был в прекрасном расположении духа:
— Много ли их у нас? Точно никто не знает, даже мы. Это, конечно, военная тайна, но уж по нескольку тысяч каждого сорта — самое меньшее!
Рыбак, открыв рот, воззрился на сидящих за столом.
— Сколько ненужного хлама! — воскликнул он. — Господи ты боже мой, сколько ненужного хлама!
При этом восклицании Зандерс опустил голову, словно устыдясь за старика. Но желание Йоста подружиться со стариком не так-то легко было остудить.
— Боже правый, что вы такое несете! — закричал он. — Если начнется война, а это может произойти не сегодня завтра, нам этот хлам будет нужнее хлеба. Это лучшая защита для страны. Вы должны были бы это знать по собственному опыту. Вы же наверняка и сами были солдатом.
— О, совсем недолго, — проговорил рыбак и неожиданно засмеялся. Он вытащил руки из карманов брюк под длинным свитером и протянул им. Тяжелые, потрескавшиеся, изуродованные подагрой руки. — На них нет крови! — выкрикнул он с внезапной злостью. — Они не прикасались к оружию! Никакая сила в мире не заставила бы меня взяться за оружие! Конечно, меня арестовали! Но что они могли со мной сделать! В конце концов меня отправили в походную пекарню. Если бы все поступали, как я, у нас было бы больше хлеба и меньше покойников.
Йост рассмеялся громко и раскатисто. Вся комната наполнилась его смехом.
— Да, вам бы куда хуже пришлось, служи вы в моей роте! — воскликнул он, грозя старику пальцем.
Потом вдруг все посерьезнели. Рыбак говорил тихо и очень твердо.
— Я служу в роте господа бога, — сказал он, — мне это больше по душе, чем роты всех командиров мира. Меня зовут, — продолжал он, отвешивая то ли беспомощный, то ли насмешливый поклон, — Фридрих Христенсен, а это значит, что я мирный человек, христианин, и мне нечего делать на этой безбожной войне, где люди неразумнее диких зверей.