Потом снова выудил из коробки колбасы — ливерную, копченую, кусок копченого окорока. Наконец он дошел до серого картонного дна. Опершись руками о стол, Завильский оглядел свои сокровища.
— Она всерьез решила, что я здесь умираю с голоду, — подумал он вслух. Заглянул в пустую картонную коробку и заплакал. Заплакал скупыми, крупными слезами. Торопливо принялся искать письмо. Оно лежало на столе под колбасами и замаслилось. Он вскрыл конверт, в него была вложена фотография. Ее круглое лицо похудело, глаза смотрели грустно. — Ну что ты, куколка, — произнес Завильский. — Не смотри на меня так, а то я не выдержу.
Со снимком в руке он подошел к окну и долго рассматривал его, а затем вернулся к столу и уложил все в коробку. Словно усомнившись в чем-то, он чуть дольше подержал шоколад на руке, а затем бросил его к вещам в коробку.
— Все сам сожру! — в ярости крикнул он. — Пусть говорят что хотят. Все сожру. Даже если меня вырвет. — И картонка исчезла под кроватью.
Снимок он вначале хотел прикрепить к стене, но передумал и сунул его в нагрудный карман летной формы.
— Если нам не повезет, куколка, — сказал он, — ты будешь рядом.
Позже он спустился в столовую. Новички были заняты тем, что пытались уяснить себе разницу между немецким бокалом вина и южным аперитивом. Они все еще не доверяли разноцветным напиткам. Только лейтенанту фон Конта сразу понравился желтоватый, мутный перно, который на вкус отдавал анисом.
— Погодите, сегодня вечером мы попотчуем вас местным чесноком! — пригрозили старики.
— Но это ведь жидовская еда! — запротестовал Вильбрандт. Разумеется, он уже успел рассказать о свертке, и все требовали от Завильского, чтобы тот пожертвовал свои сокровища в общий котел.
— У вас брюхо еще набито вкусной немецкой колбасой! — возразил Завильский.
— Но с нами-то, со стариками, ты ведь поделишься! — воскликнул Штернекер.
— Нет, — в слепой ярости крикнул Завильский. — Все сам сожру!
К завтраку заявился одноглазый Маноло, руководивший сельскохозяйственным кооперативом. Свежевыглаженная черная крестьянская рубаха придавала ему праздничный вид. Он выпил водки, предложенной ему Георгом, и многословно поблагодарил за помощь, оказанную батальоном в уборке урожая.
— Мы скосили сто двадцать участков. Колосья связали в снопы, — рассказывал он.
Жуя жаренный в прогорклом масле хлеб, Хайн сказал:
— А ведь это все равно что выиграть бой!
Польщенный крестьянин улыбнулся, со вздохом прибавил:
— Вот только у нас еще много дел.
— Тогда торопитесь! Торопитесь! — напирал Георг. — В Куэнке весь урожай сгорел на корню. Фашисты там сбросили зажигательные бомбы.