Некоторое время матросы наблюдали за ним, но вскоре это занятие им наскучило и они разошлись.
Наконец показался и совершенно здоровый пассажир, капитан Бауридль. У него были круглые маленькие глазки и красные, почти лиловые щеки. Пыхтя, он поднялся по трапу и показал матросу свое удостоверение. Тот кивнул и сплюнул через плечо за борт.
Капитан Бауридль заметил это и, раскрыв свою огромную пасть, гаркнул:
— Капитан в карты играет?
Кристиан вздрогнул и растерянно уставился на капитана Бауридля.
— Я спрашиваю, играет ли капитан в карты! — прорычал Бауридль.
Сдвинув бескозырку на лоб, Кристиан почесал затылок.
— Капитан? Ни разу не видел, чтоб он играл, — ответил он. — А вот штурман — тот играет.
— Ну, а кто третий? — спросил капитан Бауридль и через плечо матроса глянул на город, который он теперь покидал.
— Кто третий? Вот этого-то я и не знаю, — произнес матрос, привыкший прежде чем ответить, повторять вопрос — Скажу только, что штурман играет как сапожник.
— Да, весело, ничего не скажешь, — просипел капитан Бауридль и спросил: — А врача на судне нет?
— Этот не играет, он у нас вообще праведник.
Капитан Бауридль с досадой покачал головой.
— Ну и ну! — наконец воскликнул он. — Не судно, а просто сумасшедший дом.
— Так оно и есть, — ответил матрос и серьезно кивнул.
Капитан Бауридль недоверчиво покосился на толстошеего матроса и больше ничего не сказал.
Когда он появился у капитана, тот что-то пробормотал вместо приветствия, поставил в списке галочку и сказал:
— Теперь недостает только одного.
И вот последний пассажир зашагал по трапу в окружении двух сверкающих сталью штыков.
Матрос Кристиан даже присвистнул. Только теперь он наконец понял, зачем капитан приказал повесить на дверь бункера новый замок. Матрос взглянул в лицо светловолосого человека, шагавшего между двух солдат. Лицо это было бледным, но твердым, с массивным лбом и жестким ртом. Из-под светлых бровей испытующе смотрели холодные голубые глаза. Хотя руки у него были связаны на спине, он твердо ступал по палубе. Не обращая никакого внимания на своих конвоиров, он уверенно огляделся по сторонам, словно поднялся на борт по собственной воле и по собственной воле отправлялся в это морское путешествие, которое должно было завершиться в тесной тюремной камере, доставить его с поля боя на плаху.
Стефан проклинал свою судьбу. Почему он не погиб в бою у Западного парка, в Университетском городке, на Хараме, почему ему так не повезло, почему именно он попал в руки фашистов?
Стоя между охранниками, он оглянулся назад на город и горы, и его мысли, перенесясь через горы, полетели над голой равниной в чудесное сердце этой страны — город Мадрид. Он закрыл глаза, и ему почудился гул орудий и отрывистый перестук пулеметов. Какая захватывающая музыка! «Мадрид не пал, — подумал он, — Мадрид держится…» Мысленно он отправился на прогулку по городу. Вот он прошелся по Алкале и поднялся к Пуэрто-дель-Соль, булыжную мостовую которой обновляли каждый день, потому что каждый день ее увечили снаряды. Оттуда он свернул направо, на Гран Виа, а затем спустился вниз к Паласио Насиональ и дальше мимо памятника Дон-Кихоту. Там располагалась батарея, которая оглушительно стреляла залпами. Вокруг памятника, укрытого мешками с песком, ватага ребятишек играла в войну. Из окопов, вырытых там в качестве запасной позиции, они осыпали площадь таким градом камней, что Стефану и вправду пришлось бежать, чтобы в него не попали. Мимо батареи он направился на позиции у Мансанареса. Здесь он остановился, он не хотел продолжать свою воображаемую прогулку дальше, до своих окопов. Не мог он сейчас думать о товарищах, с которыми простился. Он повернулся спиной к порту, городу и горам. Он смотрел на нос судна и на море. Поездка домой, возвращение в Германию — разве таким оно рисовалось ему, когда они говорили об этом. И ведь как часто они об этом говорили, вероятно, слишком часто, они постоянно вели разговоры только об этом. Но у него и в мыслях не было, что возвращение это будет возвращением в немецкую тюрьму, что он предстанет перед немецким судом и умрет под немецким топором.