— Совсем черных овечек очень мало, — возразил Кадфаэль. — Больше все в пятнышках, так сказать, в яблоках, вроде твоего длинноногого жеребца. Да и кто из нас без пятнышка? Быть может, именно это и заставляет нас быть терпимыми к другим тварям господним. И все-таки я согрешил, и согрешил вдвойне, ибо в своем грехе получаю удовольствие. Придется наложить на себя епитимью и всю зиму не выходить за стены обители. Разве что когда за мной пошлют. А потом сразу назад!
— Ну конечно, до первого бродяги на твоем пути! И когда же ты намерен начать?
— Как только нынешнее дело придет к своему благополучному концу.
— Ты говоришь прямо как оракул! — засмеялся Хью. — И когда же это произойдет?
— Завтра, — сказал Кадфаэль. — Бог даст, завтра.
Когда до повечерия оставалось еще около часу, Кадфаэль вел свою лошадь в конюшню через большой монастырский двор. Он увидел, как из покоев аббата вышла леди Дионисия со скромно покрытой головой и направилась в сторону странноприимного дома. Ее спина была как всегда выпрямлена, поступь тверда и надменна, однако менее решительна, чем прежде. Голова старой леди была чуть склонена, женщина смотрела себе под ноги, а не с вызовом прямо перед собой. Разумеется, все ее признания останутся тайной исповеди, но Кадфаэль не сомневался в том, что леди Дионисия рассказала все без утайки, ибо она была не из тех, кто делает что-либо наполовину. Она больше не будет пытаться вырвать Ричарда из-под опеки аббата Радульфуса. Старая леди была потрясена слишком сильно для того, чтобы рисковать вновь, покуда время не сотрет память о ее встрече со внезапной смертью без покаяния.
Было похоже на то, что леди Дионисия решила заночевать в обители, дабы утром успокоить свою душу и помириться с внуком, который в этот час уже крепко спал, благополучно избежав брачных уз и вернувшись туда, где хотел жить. Его товарищи тоже, наверное, крепко спали, искупив свои грехи и вновь обретя пропавшего было друга. Все, слава богу, наладилось. Что же касается покойника, лежавшего в часовне, имя которого едва ли было его настоящим именем, то мальчиков он нисколько не тревожил.
Кадфаэль довел лошадь до конюшенного двора, освещенного парой факелов у ворот, расседлал ее и как следует обтер. В конюшне все было тихо, — разве что негромко вздыхал поднявшийся к ночи ветер, да раздавался редкий стук копыт какой-нибудь лошади, переступавшей с ноги на ногу в стойле. Кадфаэль завел свою лошадь, повесил на стену упряжь и повернулся к выходу.
И тут он заметил человека, молча стоявшего в воротах.