Он просто закрыл глаза, не давая уставшему коню самовольно выбирать направление, более подходящее для верховых прогулок, и упрямо развернулся в сторону непроходимого, на первый взгляд, бурелома.
«Глаз ведь точно выколю, или конь в бочажине ногу свернет, а я, навернувшись с него – шею», – мысль терпеливым стрелком, засевшим в засаде, преследовала Эрдена на протяжении всего пути. Но он так и не открыл глаза, боясь потерять то хрупкое ощущение размотанной нити, которую ему удалось поймать. Спустя изрядное количество времени и сил мужчина остановился. То, что он пришел, было очевидно.
Сторожка напомнила ему тещу, встречающую припозднившегося зятька. Руки-ставни обманчиво плотно скрещены, заперты, но в любой момент могут распахнуться и приветить по затылку. Да и сам домишко, перекошенный, как лицо родственницы от радости лицезрения пришедшего, наводил на размышления о невечном, бытовом.
Зайдя внутрь, дознаватель отметил: были двое, недолго, аккуратно. После себя следы если не замели, то свели к минимуму. Сторонний и не заметит, что тут кто-то хозяйничал. Вот две кружки, поставленные аккуратно на то же место, в кружочек пыли, но чище своих товарок по полке. Сметенный у каменки мышиный помет, в то время как в других местах он явственно наличествовал. Чурбак, который, судя по всему, с силой проволокли, и он оставил короткий, но пока светлый след на полу, и, конечно же, печь. Хотя уголья в ней совсем уже остыли, но были свежими, не покрытыми налетом времени.
Выйдя обратно на улицу, Эрден заметил еще кое-что. Кочку, об которую так старательно запнулись, что аж выворотили половину. Чуть дальше тоже нашлось интересное. Отпечатки подков. Очевидно, коней было несколько, но лишь один всадник спешился. Судя по следам, он-то и заходил в сторожку, а после его посещения, как и после Эрдена, в доме следов не осталось.
«Опережают, хогановы засранцы, опережают!» – Мужчина матерился сквозь зубы. В том, что это отряд, посланный всерадетелем, дознаватель не сомневался. Вернувшись к дому, Эрден отвязал коня и, вскочив в седло, направился на восток.
* * *
Пробуждение для Иласа было не просто тяжелым. Оно было для него неподъемной ношей, которую он таки взгромоздил себе на плечи и, шатаясь, понес на самую вершину неприступного водораздельного хребта. Воспоминания о минувшем вечере были сродни огненным шарам, что так любят запускать осадники из катапульт. Яркие, но короткие и потому бестолковые. Чье-то лицо, круглое, как монета, и такое же продажное, в клубах дыма, цыган с курчавой бородой, Васса. Почему-то простоволосая, в выразительном изгибе, грозящем сломать ее пополам. Гитара. То, что гитара по-особому важна, мужчина помнил, но вот почему, хоть топи, понять не мог.