Кадфаэль знал, где здесь что. Когда он выходил из комнаты, юноши разглядывали друг друга, не торопясь заговорить, и он отправился в кладовую, отпер шкаф и стал раскладывать на полки лекарства. Он не спешил; какими бы разными ни были эти мальчики, один - сын хозяина двух маноров, другой - сирота, сын арендатора, что-то было в них, что делало их неожиданно похожими на близких родственников. Оба заброшенные, презираемые с детства, оба примерно одних лет, у одного - бездна тепла и человечности, у другого - страстность и прирожденное благородство. Как могли они не сойтись?
Разгрузив свою заплечную суму и отметив, какие места на полках остались незаполненными, Кадфаэль вернулся к юношам и, пока Марк водил своего нового помощника по приюту, часовне, кладбищу и небольшой площадке под навесом, где те, кто поздоровее, могли сидеть днем и дышать свежим воздухом, следовал за юношами на некотором расстоянии. Полный дом страждущих и беспомощных, мужчин, женщин, даже детей, брошенных или осиротевших, покрытых пятнами проказы, искалеченных ею, лихорадкой или несчастным случаем; плюс к этому несколько вполне здоровых нищих, у которых просто не было ни земли, ни ремесла, ни жилья, ни возможности заработать себе на хлеб. В Уэльсе, подумал Кадфаэль, с этим обстоит лучше благодаря не милосердию, а законам кровного родства. Если человек принадлежит к какому-то роду, разве тот может отторгнуть его? Род заботится о нем, поддерживает его, не допустит, чтобы человек стал парией или умер от нужды. Но и в Уэльсе чужеземец, не принадлежащий ни к одному из кланов, одиночка, которому противостоит весь мир. Таковы беглые рабы, лишившиеся имущества арендаторы, увечные работники, выкинутые за ворота, когда они потеряли работоспособность. И несчастные женщины, потерявшие достоинство, ставшие проститутками, иногда с цепляющимися за их подол детьми, чьи отцы либо пребывали где-нибудь далеко, либо просто погибли.
Кадфаэль оставил юношей и тихо ушел, унося опустевшую суму и окрепшую надежду. Не нужно ничего говорить Марку о новом брате, пусть они сами разберутся друг в друге, пусть это будет настоящим братством, если такое выражение действительно имеет еще смысл. Пусть у Марка сложится собственное мнение, непредвзятое, никем не внушенное, тогда через неделю он, Кадфаэль, может быть, узнает кое-что о Мэриете, что не будет продиктовано жалостью.
Последнее, что видел Кадфаэль, - это как они вошли в маленький садик, где играли дети: четверо, которые могли бегать, один, ковылявший на костыле, и один, который в девять лет передвигался на четвереньках, как собачка, - у него не было пальцев на обеих ногах, результат гангрены: однажды в жестокий мороз его выгнали на улицу. Самого младшего Марк держал за руку, пока водил Мэриета по этой маленькой огороженной площадке. У Мэриета еще не выработалась защитная реакция на то, что он увидел, но, по крайней мере, и отвращения он не почувствовал. Он остановился и протянул руку мальчику-собачке, который вертелся у его ног, а когда обнаружил, что тот не может стоять и даже не пытается подняться, внезапно сам присел на корточки, чтобы оказаться примерно на одном уровне с ребенком, и, весь сострадание, весь внимание, слушал, что тот ему говорил.