— Да, гражданин милиционер. Тем более что я как член стрелкового общества имею право хранить дома пневматический пистолет.
— Я знаю. Не надоело стрелять-то?
— Нет.
— Вам уже за шестьдесят, а вы все тренируетесь.
— У меня был большой перерыв.
— Может быть, вы считаете, что суд был не прав?
— Во-первых, не суд, а трибунал. Во-вторых, я с вами не намерен обсуждать это.
— Я уж обещаю, что вам до смерти придется стрелять только в этом тире.
— Жизнь покажет. — Хинт вежливо поклонился и вышел.
— Гад, — зло посмотрел ему вслед Данилевский.
— Кто это? — удивленно спросил Наумов. Ему давно не приходилось слушать такой злой, недобрый разговор.
— Юулло Хинт. Бывший «лесной брат». Отсидел свой четвертак, вернулся и тренируется.
— Националист?
— Да, бывший. Лесной бандит. К нему закон почему-то был весьма гуманным.
— А ты отсиди двадцать пять лет.
— По мне, они вообще жить не должны.
— Но это, Валера, не нам решать.
— А зря. Кстати, рейс твой через час.
Известие это ошеломило Наумова. Он же договорился с Леной.
— Не бледней. Она ждет у тира. Все условлено заранее. — Лицо Данилевского опять стало добрым и веселым. — Пошли, — сказал он.
Валера довез их в аэропорт и уехал, сказав на прощание:
— Тебя встретит Сытин.
Они остались вдвоем. Таяло время. Вот и посадку объявили. Лена поцеловала его и сказала:
— Жди.
И Олег пошел к самолету. Потом, уже в воздухе, он вспоминал ее слова:
«Я не знаю, как это случилось, но я не мыслю больше своей жизни без тебя».
Вспоминая ее слова, лицо, губы, Наумов все же чувствовал, что нечто злое и тревожное мешает ему, накатывается, заслоняя воспоминания о Лене. И опять он вспомнил лицо Хинта, и его твердую руку с пистолетом, и падающие мишени.
Да, так стрелять может только человек жестокий и хладнокровный. Человек, привыкший убивать.
И странная догадка начала зреть в нем. На даче он не нашел ни одного листочка, связанного с работой Бурмина о войне. И в повести не было конца, то есть главного. Он не знал и не видел войны. Он читал о ней, слушал рассказы людей воевавших, смотрел фильмы. Но она все равно постоянно была с ним. Потому что он отчетливо понимал, как беспощадно в памяти ломается время. А он жил в стране, где память о войне не просто история, она пронизана болью многих. А следовательно, и его болью. И, думая об этом, он вспоминал лицо единственного врага, которого видел близко. Хинт живет в Эстонии. Но, может быть, в Москве есть свой Хинт, пока не разоблаченный и боящийся людского суда. Суда памяти. Теперь Олег был точно уверен, что Бурмин, с его железной хваткой, с его блестящим умом и талантом, вышел именно на такого человека. Отсюда и точный, хладнокровный выстрел. И профессиональное наблюдение за домом. Четкое знание распорядка и привычек жертвы.