Что теперь делают лукавые, задорные дамы, в легких, беспечных разговорах с которыми неприметно проходило время в дороге? Куда разметали их события? Вспоминают ли они курорты Черноморского побережья с жаркими пляжами, кипарисами, белыми зонтиками и молодого художника-попутчика? Или они тоже вышиблены из родных гнезд и жалкими птахами мечутся в дыму пожарища?
Как тогда была оживлена дорога! Теперь она мертва.
Даже обходчики не осматривают ее: зачем, когда нет никаких поездов?!
На рассвете месяц побледнел и как-то быстро растаял в синеве западного небосклона. Орион со своими звездами стал больше и ярче. Заметно холодало и яснело. Очищаясь от облаков, небо зеленело, расширялось.
Верстах в пяти от Медведовской Ивлев зашел в сторожку обходчика напиться. Чернобородый, широкоплечий, красный после сна сторож подал жестяную кружку с водой. Ивлев кинул ему папиросу, другую сунул себе в мокрые губы.
— Кто у вас там, на станции, кадеты или наши?
— Какие наши? — Сторож махнул рукой. — Все ще кадеты…
«Кадеты!» — мгновенно воспрянул духом Ивлев, прикуривая от зажигалки, поднесенной сторожем.
— А как медведовские казаки настроены?
— Нияк! Порешили держать нейтралитет… Ни за большевиков, ни за юнкеров…
— Что ж они так?
— Кажуть, шо навоевались вдосталь. Многие твердят: «Наша хата с краю, мы ничего не знаем». Тильки иногородние, которые победнее, навродь меня пролетарии, те с большим нетерпением поджидают большевиков. Уж беспременно счеты сведут с некоторыми куркулями. Мабуть, вже кому-то снятся кислицы.
Сторож глубоко затянулся и закашлялся.
— Непривычен курить легкий табак, — объяснил он, поглядев на мундштук асмоловской папиросы.
— Ладно! — Ивлев с трудом поднялся на ноги, разбитые долгой ходьбой. — Спасибо, большевик, за добрую информацию. Пошел я на станцию.
— Гляди, там юнкеря пришпилятся. Они не дюже вашего брата, флотского, прывитають.
— Ко мне не пришпилятся, — объявил Ивлев и, уже не скрывая радости, добавил: — Я их сразу в большевики произведу!
* * *
С юношеских лет Медведовская была известна Ивлеву как одна из самых больших, богатых кубанских станиц. В ней по проекту его отца на Прицепиловке (так называлась заречная часть станицы) была выстроена высокая каменная церковь. И сейчас, как только показалась стройная белая колокольня, Ивлев сдернул с головы бескозырку и приветственно помахал церкви, как чему-то родному, отцовскому, очень живо связанному с воспоминаниями о безвозвратных днях далекого детства.
Вид знакомой церквушки, как бы соединенный с обликом отца, живо воскресил в памяти мирные, благословенно безмятежные предвоенные годы, когда вся семья Ивлевых выезжала на лето в Медведовскую — пожить размеренной станичной жизнью.