Уже к концу первой недели я была вымотана до предела. Я-то рассчитывала, что моя любовь придаст мне силы, что чем больше папа будет нуждаться во мне, тем лучше я себя буду чувствовать, что чем больше я буду делать для него, тем больше буду хотеть сделать для него.
И еще столкнулась с бытом.
Начать хотя бы с того, что теперь до работы мне приходилось добираться полтора часа. От Ладброук-Гроув дорога занимала не более тридцати минут, и в моем распоряжении было метро и множество автобусов. Избалованная жизнью в Лондоне, я отвыкла ездить каждое утро на электричке. Отвыкла от того, что можно опоздать на поезд, а следующего придется ждать двадцать минут.
Когда-то давно я владела этим искусством — ежедневно ездить из пригорода в город и обратно, но, слишком долго прожив в Лондоне, я растеряла свои навыки. Я забыла, как по запаху на станции вычислить, что электричка подойдет через минуту и что у меня нет времени купить газету, забыла, как по дрожанию рельсов определить, что отменили три электрички подряд и что если я хочу попасть на четвертую, мне надо начинать работать локтями и коленями. Раньше я делала это почти инстинктивно, я была единым целым с поездами, машинистами и пассажирами — единым механизмом, работавшим гармонично и слаженно.
Но это было раньше. Теперь мне приходилось вставать ни свет ни заря, и даже если я приходила на станцию вовремя, все равно у меня не было гарантии, что я не опоздаю на работу, потому что всегда существовал риск, что электричку отменят, что на рельсы налипнут листья, что кто-то оставит в вагоне бутерброды и их примут за бомбу и тому подобное.
На работе я весь день беспокоилась, не случилось ли что-нибудь с папой. Потому что довольно скоро я узнала, что его, как ребенка, нельзя оставлять одного. У него, как у ребенка, не было чувства страха и чувства ответственности, он не мог оценить, каковы могут быть последствия его действий. Например, он не видел ничего страшного в том, чтобы, выходя на улицу, оставить дверь дома открытой. Не просто не запертой на ключ, а широко распахнутой. Конечно, воровать у нас было почти нечего, но все-таки.
Сразу после работы я мчалась домой, потому что почти каждый день там меня ждал тот или иной кризис. То папа засыпал, набирая ванну, то забывал выключить газ под кастрюлей, то ронял сигарету на ковер. Другими словами: вечерами я больше не могла пойти куда-нибудь с друзьями выпить или поужинать. Я не думала, что для меня это так важно, но, лишившись такой возможности, я поняла, как мне этого не хватает.
То, что я не гуляла нигде допоздна, совсем не означало, что я высыпалась. Примерно посреди ночи папа будил меня, и мне приходилось вставать и помогать ему.