Красотченко остановился у маленького окопчика, возле которого были обильно насыпаны короткие латунные гильзы.
— Наш автоматчик действовал, — оказал он.
Присев на корточки, он захватил с бруствера горсть земли, размял ее в руках. На ладони у него осталось две черных, расплющенных пули.
— Вот так здесь повсюду. В воздухе бывало так плотно, что нельзя было поднять головы…
Неподалеку на пригорке мы увидели дымок, мирно поднимавшийся к голубому, по-весеннему чистому небу У разрушенного дома сохранилась только одна бревенчатая стена. На протянутом от нее к полуобгорелому дереву шнуре полевого кабеля трепалось по ветру мокрое белье. Возле костра на ящике из-под патронов понуро сидел старик, пробуя оструганной палочкой варившуюся в котелке картошку.
Мы поздоровались и присели на кирпичах фундаментной кладки.
— Давно вернулись? — спросил я.
Старик устало посмотрел на нас и, пряча слезящиеся от дыма глаза за притухшими веками, снова занялся своей картошкой.
— На прошлой неделе вернулись, — ответил он, когда молчание стало неловким, и недоверчиво спросил — А вы кто будете?
— Воевать мне довелось здесь, папаша, — сказал Красотченко. — Вашу улицу защищал. Вот теперь с товарищем интересуемся: что у вас тут делается?
Старик скользнул взглядом по военной шинели Красотченко и заговорил дружелюбней:
— Видать, страшные были бои. Только это уже без нас. Как занял Гитлер Чижовку, так сразу и взялся нас отсюда вакувыривать.
— Эвакуировать?
— Я же и говорю вакувыривать, — сказал старик, и что-то похожее на невеселую усмешку промелькнуло в его глазах.
Должно быть, ему нравилось произносить это слово на свой лад, придавая ему новый, выразительный смысл.
— Далеко угоняли фашисты?
— Под Сумы. И дальше погнали бы, да не успели… — Старик пожевал сухими губами и продолжал медленно, будто каждое слово требовало от него усилия: — Что говорить — исстрадался народ. Не каждому такое выдержать… Я-то ничего. А вот старуха померла. Застудилась и померла. Слабая уже была совсем…
Он замолчал и стал скучивать козью ножку. Лицо его, одутловатое, поросшее жесткой сединой, казалось спокойным, но узловатые пальцы дрожали, просыпая на колени махорку.
Мы тоже закурили.
Откуда-то появились двое ребятишек: худенькая веснушчатая девочка лет восьми, с заложенной вокруг головы русой косичкой, и мальчишка лет четырех-пяти, бледный и пухлолицый. Они с любопытством уставились на нас.
— Внуки ваши? — спросил я.
— Внучка. А мальчик соседский…
— Где же соседи живут?
— Там вон — за оврагом.
Старик неопределенно кивнул в сторону другого бугра, на котором мы не рассмотрели ничего похожего на человеческое жилье.