Он замолчал и уставился на меня, я слышал, как жужжит лампочка под потолком.
– Я не знаю, – сказал я.
Он разглядывал мое лицо, словно карту. Юрист учил меня молчать во время допроса; самое главное – не начинать оправдываться, отвечать по существу. Это лишь звучит легко, на самом деле я всеми силами сдерживал слова, вопросы, все эти «На что вы намекаете?», «Что вы хотите этим сказать?». Меня учили отвечать кратко и емко.
Когда тишина стала утомительной, следователь выдохнул и снова откинулся назад на стуле (стул опять заскрипел, еще более жалобно; вот-вот сломается).
– И это все? – спросил он. – Просто не знаете?
Я пожал плечами. Руки я держал между колен, чтобы он не видел, как они дрожат.
– Если вы не против, я поделюсь с вами своими, ммм, соображениями. Как скептик со скептиком. Есть некий уличный художник, который занимается, эммм, перформансами. Не люблю это слово, и все же. Его творения, или, скажем так, «работы», – он изобразил кавычки пальцами, – требуют высокого уровня подготовки и огромных, просто невероятных ресурсов. При этом он умудряется оставаться, как это у нас умные люди говорят, инкогнито. Его репутация растет, у него уже даже есть целая армия поклонников, почти религиозная секта, люди считают его чуть ли не богом, или как минимум магом, способным менять ландшафты и стирать с лица земли целые водоемы. И знаете что? Мне все равно. Мне все равно, как он это делает. Мне интересно другое: почему в своих работах он цитирует книгу вашей матери? Почему именно ее, а?
Он молча смотрел на меня, и только через минуту я вдруг понял, что это не риторический вопрос – он действительно хочет, чтобы я ответил.
– Я не знаю, – сказал я.
* * *
Возможно, вы слышали о фильме «Пропавший без вести» (1982) режиссера Коста-Гавраса. В его основу легла реальная история журналиста Чарльза Хормана, погибшего в Чили в 1973 году во время военного переворота.
Мало кто знает, но во время озвучки и постпродакшна Коста-Гаврас заменил все звуки хлопающих дверей на звуки ружейных выстрелов. Опросы показали, что никто из зрителей не заметил подмены. Но наблюдения за людьми во время сеанса дали интересный результат – стало ясно, что замена звука – весьма эффективный прием, отлично сработавший на атмосферу фильма: каждый раз, когда на экране захлопывалась дверь, зрители в зале вздрагивали, испуганно моргали и иногда даже начинали озираться.
Примерно так же чувствовал себя я, когда вернулся в офис после допроса – нервно дергался при каждом громком звуке, при каждом хлопке.
Несколько раз собирался позвонить маме, но так и не решился; теперь, после такого странного разговора со следователем, меня душила паранойя, казалось, я даже был почти уверен (хотя, разумеется, никаких доказательств у меня не было), что мой телефон на прослушке. И вечером я просто сел в машину и поехал к ней домой.