— То же самое будет и у нас, когда Австро-Венгерская империя распадется. А оно к тому как раз идет, пани Ванда. Симптомы налицо. Они видны всем, кроме разве этого ничтожества императора, провозгласившего себя ладно бы уж просто Карлом, а то Карлом Первым. Полнейший развал экономики, отсутствие дисциплины в армии, нищета, голод, плюс к тому наиболее существенное — революционный ветер с Советской Украины. Никакие стены, никакие жандармские репрессии не остановят его. Даже если Скалка будет вешать каждого десятого лемка, я уверен, панские фольварки будут гореть по-прежнему. Все будет так, как на Советской Украине. И какая-нибудь из партий одержит верх над другими. Тогда начнутся «законные» репрессии над теми, кто не согласен с победителями, кто хочет других порядков. На этом не кончится. Москвофилы начнут мстить украинофилам за Талергоф, возобновятся споры из-за буквы «ѣ» и «ъ». А тем временем изгнанные из Галиции помещики и фабриканты кликнут себе на помощь энное буржуазное правительство. О, пани Ванда, вот тогда-то народ и дождется своей, галицийской, варфоломеевской ночи! Пролитой крови, скошенных пулями мужицких голов не под силу окажется сосчитать ни одному статистику.
— Я вижу, пан Петро, вы весьма дальновидны, — отозвалась с иронией Ванда. — Прогресс ваших убеждений, право же, заслуживает высшей похвалы.
— Мои убеждения, милая пани, — учитель невесело вздохнул, — результат трехгодичных моих мытарств, моих раздумий за решеткой, в концлагере и на шпанглях. К иным убеждениям, пани Ванда, и не мог прийти человек, на долю которого выпало столько горя…
— Неправда! — вырвалось у Ванды. Это было неучтиво с ее стороны. Юркович — ее гость, и она, интеллигентная женщина, могла тактичнее, пусть не соглашаясь с ним, но все же поделикатнее возразить ему, а не оскорблять этого слабого духом учителя. — Неправда, пан Петро, — повторила она более сдержанным тоном. — Ваш друг Щерба перенес не меньше горя и тем не менее остался прежним, пожалуй еще более закаленным и мужественным.
— Таких, как Щерба, не много среди нас. — Юркович допил стакан, поблагодарил хозяйку, поднялся из-за стола. — Да, не много.
— И, однако же, они существуют! — почти вскрикнула Ванда и тоже поднялась.
— Да, существуют. Но, вероятно, существуют и такие, как я. Которые изверились во всем. — Юркович прищурился, словно хотел издалека взглянуть на свою горную Синяву, откуда он сегодня приехал. — По крайней мере, — продолжал он, хмуря лоб, — наш простой лемко, ошельмованный, битый, сто раз вешанный, не способен на сколько-нибудь серьезную, а тем более с оружием в руках, борьбу за свои права. Я живу среди них, учу их детей, и, признаюсь вам, пани Ванда, не утешительны мои наблюдения.