Замковой челяди и стражникам на прощание грозно заявил:
– Беречь мою семью как зеницу ока, смотрите у меня.
Толпа в страхе отшатнулась. Вперед пробился десятник Саглах, почтительно поклонившись, заверил герцога:
– И не сумлевайтесь, Ваше сиятельство, езжайте со спокойной душой. Жизнью клянусь в сохранности вашего семейства, да разве ж мы позволим кому-нибудь их обидеть? Да щит мне в зубы! – Дружина, выражая верноподданнические чувства, трижды ударила себя по кирасам.
Обняв напоследок жену, заскочил в карету, ездовой медленно тронул лошадей с места. Выехав из замка, герцог неожиданно попал в живой коридор горожан. Девушки бросали цветы, мужчины невнятно кричали приветствия, швыряя вверх шапки, колпаки и прочие головные уборы. Веня удивленно посматривал в окно. Странное дело, вроде ничего особенного для народа не делал, а они вон как. Наивный русский герцог Веня Чижов не подозревал, что по сравнению с остальными правителями – графами, баронами и т. д. – он выглядел чуть ли не святым. За свой короткий отпуск землянин успел построить две школы, больницу, обеспечить их специалистами и материальной базой, для чего мобилизовал весь немногочисленный ученый люд Цересха, причем в добровольно-принудительном порядке. На недовольство алхимиков, лекарей и одного случайно найденного математика заявил:
– Воспитайте себе замену и можете идти на все четыре стороны, а пока займитесь делом. Учите и лечите народ. За саботаж (уклонение от своих обязанностей) – петля.
Герцогу поверили сразу, он показал себя справедливым, но жестким правителем. У него не забалуешь, и теперь с его отъездом некоторые горожане ожидали послаблений, но были горько разочарованы последним появившимся указом. Плахи и петля всем ослушникам независимо от ранга и социального положения вплоть до конфискации имущества. Город проводил герцога и занялся своими неотложными делами. Детишки побежали в школу, над ремесленной слободой поднялись дымки многочисленных кузен, по узким улочкам покатили тележки зеленщики на рынок, на речном пирсе рыбаки корзинами сдавали перекупщикам утренний улов. Словом, город бодро начал трудовой день, с оптимизмом глядя в светлое будущее. И на это были основания.
* * *
Дремотное путешествие близилось к концу, ездовой Стронх к третьему дню уже падал два раза с облучка. Герцог его журил:
– Разве можно спать за рулем, попадешь под колеса, дурачина.
Стронх, краснея, мычал неразборчиво оправдания. Вот и сейчас только что распевал песенку о веселой и доступной толстушке пастушке, как вдруг замолк, забулькал. Впереди испуганно захрапели лошади. Веня спросонья ничего не понял и, выйдя из кареты, не мог поверить своим глазам. Его собирались ограбить буквально в предместьях столицы. Вон и купола храмов блестят в вечернем солнце. Ездовой со стрелой в горле лежал на дороге, не выпустив из костенеющих пальцев вожжей. Метрах в десяти карету окружили разбойники, причем в большом количестве. «Не менее полутора сотен, однако, – определил Веня. – Слава богу, не взял с собой гвардейцев, ни к чему лишние жертвы». А вот Стронха жаль, ему нравился этот немногословный увалень, любящий лошадей больше всего на свете. Он дневал и ночевал на конюшне, постоянно чистил и скреб коняшек. Холил и лелеял, а тут какие-то уроды. Веню захлестнула волна злости. Поискав глазами, он нашел виновника – неказистый лучник с дикой бородой радостно оскалился, довольный своим выстрелом.