— Извини, что нарушил ваш… ваше общество. Салтыкова-Щедрина хотел у тебя взять.
Дочь повела тонко выписанными бровями. Она была очень хороша собой, в мать, только имя ей совсем не подходило: какая уж там Светлана, если глаза и волосы чернее ночи! Высоконькая, ладная. Задержал взгляд на ее домашнем костюме: брюки и кофточка из винно-красного с черными веточками вельвета. Представил: такие бы девчонкам, тем, в училище. Недорого же, наверное. Только материал приобрести, сошьют сами… Оглядел комнату их, девчоночьими, глазами. Она покажется им, пожалуй, даже роскошной: тахта под клетчатым пледом, узкий ковер над нею захватывает и изголовье, над ним светильник-фонарь на узорчатом кронштейне. Тяжелые драпировки с кистями на окне. И книги, книги, книги — в стеллажах от пола до потолка. В такой обстановке хорошо и поработать, и отдохнуть. Это все Нина Павловна, ее старания. Он-то и не вникал никогда ни во что подобное. А зря.
Кажется, дочь заметила его взгляд, в голосе прозвучали недовольные, нетерпеливые нотки:
— Ты же знаешь, Салтыков на самой верхней полке… Да! Вы ведь незнакомы?.. Это Ванечка из технологического, будущий строитель. А это Люда, тоже иностранка.
Девица ему не понравилась, слишком уж намазана! Даже на веках что-то белое. И Светка дружит с такими?.. Здороваясь с ним, Людмила так и не выпустила из рук книжки, он успел прочитать на обложке: «Андрей Вознесенский». Ванечка был парень как парень. В белой сорочке с галстуком под шерстяным пуловером. Руку Ванечка пожал крепко и при этом его свежее носастое лицо не выразило никакого смущения.
«А чего ему смущаться? — спросил себя Алексей Иванович, оборачиваясь спиной к присутствующим, чтобы достать с верхней полки ненужную ему книгу. — Нечего ему смущаться! Теперь молодежь раскрепощенная, знает себе цену».
Со слов жены он знал: дочь часто бывает с друзьями за городом, увлекается теннисом, бегает на коньках. По воскресеньям же она исчезает из дому с утра. Может, поэтому он и не видит ее никогда за работой?
Наметил себе: «А этого Вознесенского надо будет посмотреть. В училище увлекаются стихами Эдуарда Асадова». Майя сказала:
— Потому, что доступно, понятно, близко, наконец… Ну вот, а эти слушают и такое…
То, что зазвучало с магнитофонной ленты за его спиной, по его понятиям, не имело к музыке никакого отношения.
О чем они будут говорить, когда он выйдет из комнаты? Что их огорчает? Радует? Что они думают о себе, о жизни. Лица-то хорошие, юношески чистые, живые. Посидеть бы с ними, выпить чашку чая. Только Светку, пожалуй; удивит такое его желание. Может, даже поставит в неловкое положение.