— Не скучно тебе здесь одной? Я бы так не смогла. Не могу я одна. Разве что почитать когда. Ну, поправляйся, я пошла.
Лукашевич, видимо, и в самом деле не испытывала к ней, Ритке, никаких недобрых чувств. Как-то в эти же дни она случайно заглянула в библиотеку, понимающе оглядела уложенные в стопы книги, назвала некоторые из них:
— У, даже сонеты Петрарки есть!. Альберто Моравиа?. Можно мне его взять? Я не потеряю.
Книжку Лукашевич не затеряла, но так и не одолела ее дальше десятой страницы. Принесла, опять оглядела книги. Чувствовалось: они притягивают ее к себе, ей нравится их видеть, перебирать, просматривать, но… и на чтение у Татьяны не хватало терпения.
Лукашевич и училась на „тройки“. Со своей несобранностью она вечно не успевала готовить уроки. И в пошивочной не проходило дня, чтобы ее не ругали, она не выполняла даже самых заниженных норм.
— И чего я буду надрываться в мастерской? — искренне недоумевала она. — Все равно ведь я не пойду в портнихи! Лучше уж в стюардессы махнуть.
— Ну вот! — фыркнул кто-то. — Теперь уже в стюардессы!
— А что? — завелась Лукашевич, хлопая стрельчатыми ресницами. При всей своей бесхарактерности она была самолюбива. — Фотокарточка вроде позволяет… Скажи ты им, Рита!
Лукашевич с некоторых пор стала отмечать ее среди других. Наверное, потому, что Ритка имела теперь доступ к книгам. В глазах Татьяны это возвышало человека. Она и в самом деле была невредной девчонкой. Ее голос, ее появление уже не заставляли вздрагивать, настораживаться.
Дворникова же почти не встречалась. Альма жила в группе токарей, у них там девчонки были постарше, держались они все больше особняком, да и комната у них была самая дальняя. Никто не мог сказать, как Альма отнеслась к тому что произошло с Богуславской.
Дворниковой, надо думать, не безразлично это. Их ведь, бывало, по словам девчонок, водой не разольешь. Вряд ли Дворникова будет теперь настроена по отношению к ней, Ритке, доброжелательно.
Старалась не думать об этом. А в тот совсем весенний день, выбежав из учительской, и вовсе напрочь забыла про Альму. Все еще ощущала на своих плечах, хотя на них теперь было наспех наброшено пальто, легкую теплую руку завуча.
Прошла мимо ящиков, громоздившихся у забора, в них привозили продукты для пищеблока. И тут, как ни была она поглощена своими мыслями, внимание привлек странный звук, не то лай, не то кашель. Или всхлипнул кто? Постояла, прислушиваясь. Плачет? Что ж, иногда человеку надо выплакаться. Направилась было дальше и снова остановилась. Может, Зойка?
Это была Дворникова. Скорчившись на ящике в закутке возле забора, уткнулась лицом в ватный рукав телогрейки так, что видна только темно-русая макушка.