– Прими совет, юный Аксалаф. Когда явишься к Деметре – не упоминай моего имени.
Когда за безумцем-садовником закрылась дверь, Ахерон посмотрел на меня. В глазах титана пенилась укоризна.
– А мне-то теперь – что?
Я встал с трона. Прошелся по залу, разминая затекшие за день сидения мышцы.
– Ничего. Скажи жене – пусть других нарожает.
– Так она уже скоро… Пузо – во, – поскреб волосатую ляжку, выглядывающую из-под хитона. Костистый, заросший, весь из углов, как изломы его реки. – А если такой же болван родится?
– Не родится. Такие раз в столетие бывают. Или меньше.
– А? А жалко все-таки… наследник. Я б его лучше… выпорол еще. Чем туда отпускать…
– Выпорешь. Когда вернется.
Ахерон бросил чесаться. Уставился из-под клочковатых бровей жадно, пытливо – смертные так на оракулов смотрят, когда ждут божественного откровения.
– Правда? Вернется?!
Он не понимал моей жестокости. Жестокость в понимании Ахерона была простой: по шее, потом еще по шее, а если войти в раж – то можно и за кнут взяться. А тут… сопливому юнцу потакать, на поверхность его выпускать… Еще полмира следом увяжется!
Иногда самое жестокое – это как раз потакать. Позволить наивному набить шишек о собственную мечту. Тогда не только наивность пройдет – и мечта куда-то денется.
– Вернется, – повторил я, пожимая плечами…
Аксалаф пришел скоро – через два месяца.
Пришел не в зал, не к свите, не к отцу: ко мне. Подстерег, когда я прогуливался в каменном саду, среди драгоценных цветов и ручьев, звучащих в хрустале.
Обгоревший на солнце, в выцветшем добела хламисе. Ремешок на волосах потерялся, и черные кудри наползали на выпитые, больные глаза.
– Покарай меня, Владыка, – сказал мальчик тихо. – Пожалуйста. Папе не говори, что я пришел. Просто покарай.
Гермес-Психопомп умудряется не только водить тени. Он еще хорошо распускает слухи о моем мире. О подземных чудовищах, стигийских болотах, Лете, асфоделях, Хароне… О ледяной безжалостности самого Владыки – неподкупного судии.
Которому только дай покарать.
– Передумал жить в свете? – спросил я.
Он сжимал кулаки и блуждал взглядом по неживой, каменной зелени, точеным из аметистов колокольчикам, асфоделям из чистого золота.
Потом вдруг затрясся в рыданиях и сполз на землю.
– Я хотел… я так хотел… но эта старая сука… «Иди туда, откуда выполз!» «Вам, подземным, только убивать, какая тебе красота!» Я… я покажу… я бы еще лучше ее… если бы знал…
Под «старой сукой», видимо, разумелась прекрасная Деметра Плодоносная.
– А я ходил, просил, умолял на коленях… А она мне: «Иди выращивать кувшинки в этих ваших болотах, большего тебе не дано!» И они смеялись… все смеялись, даже нимфы эти…