Режиссура для меня — это умение рассказать историю. Своим почерком, со своей интонацией. Внятно, не занудно. Я вспоминаю, как формулировал П. В. Массальский по-актерски чувство меры. То, что Пушкин называл «сообразность и соразмерность». Он говорил:
— Вы должны играть так, чтобы зритель хотел еще… А всё!
Очень точно!
Возвращаясь к Ивану Петровичу Иванову-Вано. С его легкой руки я был провозглашен режиссером. И его я считаю вторым крестным отцом после С. Образцова. Он хорошо ко мне относился. Однажды на студии он позвал меня в малый зал, где просматривал свои фильмы:
— Гаррик! Идите сюда! — позвал меня Иван Петрович.
Мы вдвоем с Иваном Петровичем сидели в зале и смотрели его потрясающий фильм «В некотором царстве» по сценарию Н. Эрдмана. Фильм блистательный, несправедливо забытый. О чем я ему после просмотра и высказал. Он обиженно оттопырил свою нижнюю губу:
— И мы кое-что умели! А то Федьке кажется, что он один только может.
Федька — имелся в виду Федор Савельевич Хитрук.
Через много лет после Чернобыльской трагедии я вывез маму из Киева в Болшево, в Дом творчества, где месяц мы вдвоем отдыхали. В Болшево мне дозвонились из Москвы с телевидения и попросили взять интервью у Ивана Петровича Иванова-Вано. Я извинился перед мамой и покинул ее ненадолго. Меня привезли домой к Ивану Петровичу. Ему уже было за восемьдесят пять. Но держался он молодцом. Голова была светлая. Мы перед камерой поговорили о его творчестве, и съемочная группа стала собираться на выход. Иван Петрович, воровато оглянувшись на вышедшую в другую комнату жену, шепчет мне:
— Гаррик! Пусть кто-нибудь из группы сгоняет за бутылкой.
Я ему объясняю ситуацию, что в Болшево у меня брошенная мать. Иван Петрович неумолим:
— Гаррик! Я денег дам!
— Да дело не в деньгах! Там мама волнуется! Я бы с радостью!
— Ну и давай! С радостью! А? Когда еще свидимся?
И тут он был прав. Мы больше с ним не свиделись. Группа топталась в дверях, готовая сорваться «за бутылкой». Но я был неумолим:
— Поехали, ребята.
Мы вышли из подъезда. Я попросил, чтобы шли вдоль стены, так как окна квартиры Ивана Петровича выходили как раз на дорожку. Но вот когда мы решили, что незаметно ушли, раздался радостный крик Ивана Петровича:
— А я вижу! А я вижу! Гаррик! Смотри, от чего отказываешься!
Он наклонился, а потом поставил на подоконник трехлитровую банку с грибами.
— А?
Потом убрал банку, поставил другую банку с грибами. Убрал и ее. Поставил третью и гордостью сообщил:
— И это все — разные!!!
До сих пор простить себе не могу. Ну еще бы на часок задержался. Уж семь бед — один ответ! Доставил бы радость этому большому ребенку и большому художнику. Но вся беда в том, что в жизни черновиков не бывает, все пишется на чистовик. А жаль…