Н. тосковал о снеге так, как тоскуют о прикосновении любимых рук. Снег был не только праздником для глаза – Н. любил ловить на холодные ладони большие снежинки и разглядывать их изощренную архитектуру. Прикосновение пушистого и обреченного снега было радостным и нежным, внутри отзывались какие-то совсем тонкие и почти беззвучные струнки. И немного жгло под веками…
– Погуляй в Сетях пока что, – сказал, войдя, Рогдай. Он обнаружил, что на кухне уже не осталось чистых тарелок, и пошел собирать урожай с самых неожиданных поверхностей – с диванного валика, с книжной полки, с компьютерного кожуха…
И тут Н. вспомнил голос…
Он плохо запоминал стихи, но эти почти целиком улеглись в памяти с первого раза.
– Вновь оснеженные колонны, Елагин мост и два огня, и голос женщины влюбленный, и хруст песка, и храп коня – сразу же прозвучало, как будто осенняя грусть о снеге вырастила, наподобие цветка, другую грусть, грусть иного качества. – Да, есть печальная услада в том, что любовь пройдет как снег…
Н. сразу выстроил вокруг отзвучавших строк картинку: справа он сам, с попыткой преобразить русские стихи в японскую танку, слева Соледад, которая менее всего наводила на мысли о зиме и всех зимних красивостях.
И этот пейзаж – словно с конфетной обертки, этот мост с фонарями, каждый – в желтом кружке, изображающем свет, и самая что ни на есть купеческая тройка, самое что ни на есть «замри-мгновенье» с воздетыми копытами и взвихрившимися гривами. Только вот голосу влюбленной женщины на картинке места не нашлось.
Как она там?..
Н. почти не вспоминал ту, которую пришлось называть Соледад – по нику электронной почты. А вспоминала ли она любовника по имени Амарго, тоже соответственно нику, – и вовсе неведомо. На открытку с дурацким зайцем она не ответила.
Вообще-то хотелось ее забыть совсем. Воспоминание о Соледад переплелось с воспоминанием о Сэнсее на даче, как два паучка-косикосиножки, сбившиеся в ком, – поди разбери, где чьи лапы. Слишком близко стояли в памяти эти две любовные постели, совсем рядом, одна уже наползала на другую, и люди на них тоже слились в одного человека без лица, воспринимаемого вне зрения, руками и кожей.
С ним такие штуки уже случались. Он знал эту муку мученическую – когда застрявшее в памяти ощущение не можешь привязать к конкретному человеку. Каждый по отдельности из тех, кто соблазнял и совращал Н., был, скорее всего, хорошим и ласковым, вот только люди меньше всего беспокоились о том, чем занимался Н. вчера и что ему предстоит завтра. Соледад, разумеется, – равным образом…