– Спасибо, это было бы кстати, – беззаботно поблагодарил Н.
– Торопишься?
– Нужно еще переодеться.
– Я не помешаю.
Это означало: Сэнсей пойдет следом в фонвизинскую квартиру и заберется вместе с Н. в тесную каморку.
Переодеваться при нем Н. не хотел – достаточно того, что уже было. Что-то объяснить ему – не мог. Смешно, в самом деле, становиться в позу и произносить монолог о том, что тело Н. больше ему не принадлежит, пользоваться этим телом имеет право только одна женщина, да и про хрустальные венцы он не поймет.
– Я спешу, извини, – быстро произнес Н. Он боялся, что, если Сэнсей станет настаивать, возразить будет очень трудно, придется согласиться. Но он не хотел оставаться наедине с Сэнсеем.
– Зря ты так, – сказал Сэнсей. – Как у меня ума-разума набираться, так ты есть. А как от тебя что-то нужно, так тебя нет.
При этом он все же отводил взгляд.
– Извини…
– Да что – извини?.. Ты что, боишься меня, что ли?
– Нет, – соврал Н., подумал и поправился: – Да.
– Козел ты, – подумав, задумчиво произнес Сэнсей. – Раз в кои-то веки его попросили… Ну ладно… Пока.
Он повернулся и пошел к своей машине, припаркованной шагах в тридцати от дверей особняка. Н. невольно уставился ему вслед – и вдруг все понял.
Сэнсей прихрамывал. Н. знал эту его беду, сам не раз правил ему спину и высвобождал пострадавший во время давней аварии сустав. Сэнсей пришел за помощью.
Но, возможно, он обрадовался тому, что есть повод прийти за помощью. Не зря же он отводил глаза!
Н. прекрасно знал тело Сэнсея. Знал, что у того тоже выросли подкожные доспехи, причем увесистые. Он даже подозревал, что обострение болячки тем и объясняется, что металл, распуская по телу струнки, забрался куда не надо. А может, металл имел какой-то примитивный разум и рассуждал так: от боли Сэнсей будет злиться, будет презирать и ненавидеть свою слабость, но одновременно захочет и защитить ее – вот и будет металлу стимул увеличиваться в объеме, распространяться все глубже.
Н. молча смотрел, как Сэнсей с трудом усаживается в машину. Он и хотел помочь, и не на шутку боялся той прежней власти над собой, которую Сэнсей непременно захочет вернуть. Это было недопустимо. Даже если бы Соледад никогда не узнала об этом – все равно недопустимо. Это значило бы, поднимаясь на крутую гору к прекрасной вершине, остановиться на полдороге, шлепнуться набок и скатиться вниз.
Машина отошла от поребрика. Н. вздохнул и пошел в особняк – переодеваться и заступать на кавалерскую вахту.
Мысли, которых раньше и быть не могло, возникали, разрастались, выпускали длинные ветки, и Н., следуя по этим веткам, оказывался в совершенно неожиданных местах, в тех чуланах памяти, где хранится созревшая для помойки дрянь, однако выбросить невозможно.