4. Всякие разные — создавать массовку.
Меня записали в третью группу, хотя я до последней минуты надеялась попасть в первую, ну, в крайнем случае, во вторую.
В день торжественного мероприятия маман выдала мне новый галстук и предупредила, что ежели я умудрюсь за день сожрать его наполовину, то буду ходить в нем весь оставшийся год. Торжественно пообещав не предаваться своим пагубным привычкам (грызть кончики галстука, ногти и рвать колготки) — я отправилась в школу.
Пионервожатая, заметив меня, ахнула и сказала, что я буду стоять впереди всех, прямо возле знамени и портрета Павлика, ибо маман моя вырядила меня в новенькие туфли, красные колготки, которые были обязательными для учениц первого — четвертого классов, и в белоснежный фартучек. На голове моей красовался огромный белоснежный бант. Детки были расставлены согласно намеченному плану, и был проведен инструктаж: вести себя прилично, жвачки и заграничные конфетки не клянчить, смотреть в рот Людмиле Артемовне и слушать ее подсказки.
Гостей мы ждали долго. Через полчаса в уголок прокрался двоечник Игорь, решивший в честь приезда дорогих гостей натереть паркет в коридоре собственным пиджаком, и сообщил, что индийские товарищи уже вышли из класса, где они были на уроке литературы, и идут по коридору. Жвачек они не раздают, конфет тоже. Услышав последнее, детки заметно погрустнели, и тут вошла делегация.
Дружественные индусы мне не понравились сразу. Особенно отталкивающим выглядел самый старый, в костюме и с какой-то тряпкой на голове. Гости расселись в кресла, и детки дружно запели: «Солнечный кру-у-уг, небо вокру-у-уг!» После настал мой черед. Я гордо выпятила грудь и стала читать стихотворение про Родину. Индусы внимательно слушали и улыбались. Решив, что мое ораторское искусство произвело фурор, а глубокий смысл стихотворения проник в самые сердца дорогих гостей, я стала читать все громче и громче. Надрывалась что есть мочи, пока Людмила Артемовна не подошла ко мне и не прошептала: «Ти-ише, ти-и-ише!» И тут индус с тряпкой на голове подошел ко мне, пожал руку, улыбнулся, посмотрел на портрет Павлика Морозова и спросил на ломаном русском языке: «Этэ кто?» Решив, что представителя дружественной державы я обмануть никак не могу и он должен уехать из Еревана с открытыми глазами, зная всю правду о подлом Павлике Морозове, я выпалила, ткнув пальцем в портрет: «Это — негодяй!»
Людмила Артемовна, стоявшая рядом, ойкнула, побледнела и махнула рукой. «Солнечному миру — да-да-да! Ядерному взрыву — нет-нет-нет!» — загорланили детишки. Директриса, не сразу сообразившая, в чем дело, подбежала к Людмиле Артемовне. Та замялась, грозно посмотрела на меня и защебетала: «Да все в порядке, просто Эмиля растерялась, забыла, что надо говорить». Потом дернула меня за рукав, наклонилась и прошептала: «Благодари бога, что они ничего не понимают по-русски!»