Позвонила на работу и голосом человека, которому осталось жить считанные часы, сообщила, что у меня грипп. Дабы создать эффект и убедить Пробина в том, что я на самом деле болею, нанюхалась перед этим табака по совету папы и громко чихала в трубку.
— Я — аааапчих! — приду завтра, а может, и сегодня — аааапчих! — постараюсь долго не болеть, — прогундосила я в трубку.
— Ни-ни, не смей даже являться. Заразишь всех, потом будем лежать всей студией, выздоравливай, — испугался Пробин.
— Ага — ааааапчих! — ответила я.
— Какая температура? — поинтересовался Пробин.
— Тридцать девять, — загнула я.
— У-у-у, лежи-лежи, — вздохнул он.
Бросила трубку, высморкалась и пошла писать книгу. Не прошло и часа, как зазвонил телефон.
— Тебя Мимозина, — прошептала мама.
— Алло, — простонала я в трубку.
— Умираешь? — спросила Мимозина.
— Ага.
— Не умирай, я скоро приеду тебя проведать.
— Не надо, у меня грипп, — возразила я.
— Не боись, к нам, буддистам, зараза не пристает, — заверила Мимозина.
— А когда приедешь?
— А через час, жди.
Пришлось ложиться в постель, обматывать голову шарфом и корчить страдальческую морду. Мама разложила на табуреточке рядом с диваном лекарства и поставила стакан с чаем. К приезду Мимозиной я так вжилась в роль, что даже самый профессиональный доктор не заподозрил бы меня в симулянтстве. Мимозина критически осмотрела меня, сказала, что вид у меня страшный, вручила подарок от студии: пять апельсинов и пакет сока — и села в кресло смотреть телевизор.
— Мне на работу в падлу ехать, — проговорила она.
Вскоре к Мимозиной присоединился папа, а еще через час мама. И пока я лежала и то и дело отворачивалась к стенке, чтобы понюхать табачку и почихать, Мимозина болтала с папой и пила кофе.
Уехала она только поздним вечером. Я вскочила с постели и побежала на кухню. Села за ноутбук, вспомнила Швидко и стала писать роман о себе. Да, именно о себе и своей жизни. О том, как пришла в студию, как устроилась на работу, влюбилась в Швидко. На удивление, все идет как по маслу. Не надо ничего придумывать, только вспоминай себе и пиши. За вечер накатала двадцать страниц. А могла бы и больше, если бы Мимозина не приехала.
В двенадцать часов ночи позвонил Швидко и поинтересовался, как у меня дела.
— Болею, — прошептала я.
— Что, на самом деле?
— Нет, как мы и договаривались.
— Ну ладно, я к тебе завтра заеду. Люблю, целую, обнимаю, — сказал он.