Он тяжело сел на стул и попросил по внутреннему телефону своего помощника. Через минуту помощник оказался рядом, елейный и масляный, готовый к любым услугам, явившийся с охапками папок, побитых и потрепанных коричневых картонных вместилищ целой горы бумаг, отпечатанных на машинке. Что дотторе считает самым важным делом дня?
Карбони вздрогнул, потому что острая боль пронизала его голову.
— Дело Харрисона. Больше ничего.
— У нас есть записи звонков миссис Харрисон и в ICH. Запись звонка к миссис Харрисон была бесполезной. Она ничего не поняла и повесила трубку.
В углах рта помощника Карбони таилась усмешка.
— Первые ощутимые шаги в направлении вымогательства были предприняты, когда обратились к его компании. Поступил анализ голоса из Криминалпола, Они находят, что есть сходство между этим голосом и тем, который звонил, когда похитили ребенка Марчетти.
— В компанию обращались только раз?
— Да, это было одно сообщение, когда они пытались нащупать возможность выхода.
— Оставьте мне эти записи, — сказал Карбони, прикрыв глаза. Голова его кружилась. Ему не терпелось избавиться от этого умного и самоуверенного молодого человека.
Оставшись один, он много раз прослушал кассету. Закрыв лицо руками, отгородившись от шума транспорта, доносившегося сквозь открытые окна снизу, с улицы, он сидел, сконцентрировав все свое внимание и усилия на этом сообщении. Голос, неустоявшийся, жесткий, и полицейскому не нужно было объяснять, чтобы сразу же определить, что это был выговор человека с самого юга страны, из Калабрии, земли кланов мафиози. Откуда же еще? Робкий, плохо артикулированный выговор, зачитывающий послание, которое было для него специально записано, и это было нормально. Потом последовала запись первого телефонного обращения к семье Марчетти. Это был тот же голос: не требовалось компьютера, чтобы определить это сходство.
Теперь наступило время поработать с телефоном. Он промокнул шею носовым платком. Полчаса в офисе, а его рубашка уже промокла. Звонки подчиненным ничего не дали. С того момента, как накануне вечером он уехал из дома, больше не удалось раздобыть свидетелей-очевидцев. Было нечего заложить в машины, кроме самого общего описания, представленного единственной женщиной по имени Коллин Флеминг. Это были описания роста и сложения, а также общих черт одежды похитителей. Ни лиц, ни отпечатков пальцев, ни следов машины. Не поступило и информации из области эфемерных связей с преступным миром, поддерживаемых самыми скромными элементами из состава отделения по борьбе похищениями. Не поступало ни слова, да никто и не ожидал информации, потому что дать какие–то сведения в этих обстоятельствах — означало обеспечить себе верный и быстрый путь в деревянный ящик. Не в первый раз с тех пор, как Джузеппе Карбони достиг своего высокого положения, он размышлял о ценности своей деятельности. Слуга общества, которое отказалось соблюдать обязательства. Слуга, которому не доверяли и которого не одобряли, слуга, пытающийся бороться за устои, которые отвергали толпы общества. Локхид, Фриули, Экко Италиана, Беличе, даже Квиринале, даже Президент. Скандалы: отвратительные, грязные, создававшие обманчивое впечатление, а виновными были представители высших эшелонов великой Мамы Италии. Итак, кому был нужен закон? Кому был выгоден порядок? Головная боль снова вернулась: последствия похмелья, пульсирующая боль, питаемая разочарованием. Он мог уйти на пенсию. Мог продолжать делать свое дело, и Президент повесил бы ему на шею медаль, а его уход на пенсию остался бы незамеченным и неважным.