– Здравствуйте, – сказала Донка. – Что же вы обо мне думали?
Без сомнения, это ее случайный прерывистый вздох он только что слышал. Но сейчас в ее голосе звучало спокойствие. Или, может, не в ее голосе Леонид его расслышал, а в себе самом – да, сам он почувствовал спокойствие при первых же звуках ее голоса.
– Я вас искал, – невпопад произнес он.
– Где же?
Ему показалось, что ее вопрос звенит отчужденностью, даже обидой, и он поспешно ответил:
– Во всех театрах. И в Мюзик-холле. Что в саду «Аквариум», знаете?
– Знаю. Но это не те места, где меня можно было найти.
– Я везде искал, – с мальчишеской глупостью заверил Леонид. – В ресторанах, пивных…
Ему показалось, что теперь она обидится совсем и, пожалуй, уйдет, но она рассмеялась:
– Это уже теплее! Но теперь меня и в пивных не найти.
– Но почему?
– Да ведь я вам говорила, Леонид Федорович, забыли?
От того, что она помнила его имя, Леонида охватило такое счастье, что он улыбнулся блаженной, от уха до уха улыбкой. Она же, наоборот, нахмурилась.
– Я говорила, что останусь без работы – так и вышло.
– Я и на актерской бирже искал, – зачем-то объяснил Леонид. – На Рождественке, угол Кузнецкого.
Он вспомнил экстравагантную толпу у подъезда актерской биржи, располагавшейся в первом этаже бывшего доходного дома – лилипутов, красавиц, музыкантов с инструментами, дрессировщика с медведем, который просил милостыню, держа шляпу в когтистой лапе, – и то, как орал на них швейцар… Это было такое явное зрелище человеческого унижения, что Леонида и сейчас передернуло при воспоминании о нем.
– Зачем?
Донкины глаза сузились и сверкнули.
– Я хотел вас видеть. – Он расслышал собственные жалобные интонации, но даже не устыдился их. – Это меня мучило.
– Что вы хотели меня видеть?
– Что я не могу вас найти.
От этих его слов, в общем-то глупых, ее глаза снова сделались огромными и длинными, как лодки. Подобие улыбки, чуть живое, появилось на ее губах.
– Леонид Федорович, вы просто растеряны, – сказала она.
– Почему вы так решили?
– У вас все руки будут в колючках. И щеки. – Она отвела ветку от его лица. – Оставьте этот куст.
Он послушно опустил руки и сразу схватился за колючий шиповник снова, потому что за высвободившимися ветками исчезло Донкино лицо. Но она уже вышла из-за куста и остановилась в шаге от него.
Теперь он видел ее всю, не лицо только. Она похудела, от чего стала еще стройнее, хотя это, казалось, было уже невозможно, глаза блестели еще ярче, чем прежде, хотя невозможным казалось и это, а волосы, наоборот, потускнели, и только по этой единственной перемене не к лучшему, произошедшей с ней, можно было увериться в том, что она настоящая, живая женщина, а не выдуманный призрак какого-то невозможного идеала.