— Тимофей дело говорит, — согласился Богдан. — Дьяк-то весь, поди, извелся. Ходит по Верху и про каждого думает: уж не ты ли, голубчик, в этом деле замешан, не ты ли измену затеял либо измене потворствуешь? И многие дела, поди, из-за того стали… А ты что скажешь, Семейка?
— Пусть Данила скажет, — подумав, решил тот. — Вон, гляньте, светы, — надулся.
— Ты чего, Данила? — спросил удивленный Тимофей. — Нам всем Масленица не в радость из-за этой бесовской грамоты! Пойдем, в ноги поклонимся Башмакову, растолкуем, что к чему, и он нас от этого розыска избавит! Так, что ли?
— Нет, не так.
Данила покачал головой. Глядя в пол, а не в глаза товарищам, он искал нужные слова. Слов не было, а был сперва страх, зябкий такой страх, даже плечами передернуть пришлось, потом вдруг — полное безразличие. Найдется грамота, не найдется? Иное важно!
Страх мальчишки, ощутившего близость смерти и свое полное одиночество, ожил вдруг! И покорное безразличие перед лицом гибели, которая даже глядит милосердной, ибо тиха и сладка на вкус, слаще меда, слаще сна… Все это было же, было! Все это вспомнилось уже однажды!
— А как, свет? — Семейка коснулся его плеча.
— Парнишка тот, в санях… Коли не найдем, кто его не пожалел, в сани загнал…
— Да никто же не загонял, он сам туда забрался, — возразил Тимофей.
— Убегал от кого-то, вот и спрятался! — наконец в Даниле проснулась страсть, и дар убеждения с ней вместе. — Какой сволочью нужно быть, чтобы парнишку зимней ночью по улицам гнать?! А, Тимоша? Нет, вы как знаете, хоть к Башмакову идите, хоть к государю! А я того аспида найду!
— И убьешь? — ехидно полюбопытствовал Богдаш, имея в виду, что этот человек либо из людей Трещалы, либо из людей Одинца, и кулаками махать навычен, не то что иные.
— И убью, — подтвердил Данила.
— Не по-христиански это, — упрекнул Тимофей.
— Ребенка губить — по-христиански?
— А что, светы? Ведь и впрямь убьет, — заметил Семейка. — А нам расхлебывать!
Он усмехнулся — как всегда, ласково, с веселыми морщинками вокруг прищуренных, раскосых, истинно татарских глаз.
— Шут с тобой! — решил Тимофей. — Коли уж ввязались, надо бы и до конца дельце довести. Только один никуда не лазай, понял, обалдуй? Богдашка за тобой, как мамка, всюду бегать не станет!
— А коли так — поехали к Одинцу! — воскликнул Данила.
— Грамоту искать? — спросил Богдаш. — Не выйдет. Одинец своих бойцов еще не выводил, он их для государевой потехи бережет. Сейчас у него полон двор народу. Да и не его это двор, он у ткача нанимает.
— А вот и нет, — возразил Тимофей. — Масленица же! Бойцы перед завтрашним боем дома сидят, блины едят! Или на Москве-реке, на Яузе, на Неглинке околачиваются, другие бои смотрят. А ткач тот с семьей — и подавно.