— Велик Господь — успели! — с тем из саней выкарабкался третий. А четвертый вылез молча — видать, неразговорчивый попался.
Извозчик же остался сидеть с вожжами в руках — во-первых, ему еще не заплатили, а во-вторых — любопытно же!
— Пусти! — велел Данила Семейке, который все еще держал его за руку, и, совершенно не беспокоясь о Томиле — уж Богдаш-то с ним разберется! — подобрал со снега Настасьин засапожник и наконец склонился над накрами.
— Ты что это затеял? — спросил Тимофей.
Парень молча ударил ножом в первый горшок, пробил кожу, нож провалился, Данила выдернул его и пробил второй горшок. Там стукнуло. Данила сунул руку в прореху и вытащил сложенные вместе темные дощечки.
— Вот она, грамота, — сказал негромко. — Глядите, товарищи, вот она какова…
* * *
Приказные работали помногу. В день и десять, и двенадцать часов выходило. Дьяк в государевом имени Дементий Башмаков должен был сообразовывать свои труды с государевым распорядком дня. Коли государь не пропускает заутрени, то и дьяк в то же время уже должен быть бодр и готов к исполнению должности. Поэтому Башмаков являлся в Приказ тайных дел очень рано, разом с истопниками, и конюхи про то знали.
Он успел войти, снять шубу с шапкой, произнести краткую молитву перед образами и посмотреть, не прибавилось ли на столе бумаг, когда доверенное лицо, истопник Ивашка, сунул в дверь голову и сообщил, что дьяка домогаются конюхи с Аргамачьих конюшен.
— Ну, заходите, — велел Дементий Минич Башмаков. — Неужто отыскали?!
Он даже встал, но из-за стола, за которым при свете двух восковых свечек разбирал бумаги, не вышел. Как всегда, сидел с непокрытой головой, без скуфейки, и Данила, опять же как всегда, подивился его высокому, обширному лбу.
Конюхи поочередно вошли и чинно перекрестились на образа. Последним появился Одинец.
— А ты кто таков? — удивился хозяин Приказа тайных дел. — На Аргамачьих конюшнях такого не попадалось!
— Это, твоя милость, кулачный боец, — как старший, объяснил Тимофей Озорной. — Он и стенку построить, и в охотницком бою схватиться, государя в Масленицу потешить, он и учить горазд. А по прозванью — Акимка Одинец.
— И что же — меня спозаранку учить собрался? К сегодняшним боям, что ли?
— Выкладывай, Одинец, — тихо сказал Данила. — Чего уж там…
Аким шагнул вперед, вынул из-за пазухи деревянную книжицу и выложил перед дьяком на стол.
— Вот, Господь свидетель, добровольно, дабы из-за нее смуты не было. Гляди, батюшка Дементий Минич…
— Неужто она? — Башмаков повернулся к Даниле, верно угадывая, что опять его рук дело.