— Это странно, — заметил доктор Хлопстел. — Но не более странно, чем провалиться в кроличью нору с колодой карт*.
«Дайте-ка подумать, — сказали Задний Ум и Дальний Умысел. — Если бы говорящие морские создания были обычным делом, мы все знали бы об этом. Значит, это особенное явление, специально для меня».
И тут раздался голос из ниоткуда, словно сам Океан заговорил, преодолев бездну времени:
— Тиффани Болен — всем пастухам пастух, ибо она ставит других превыше себя.
И пастушья корона у неё в руке налилась теплом, засияла изнутри золотым светом. Семейная реликвия, передававшаяся из поколения в поколение — к матушке Болен, от неё — к Джо Болену, а теперь вот к Тиффани.
Море исчезло, и Тиффани снова очутилась в меловой яме, но волшебство не закончилось: медленно, очень-очень медленно из мела высвободились кости, поднялись, и соединились, и сложились в два силуэта.
Гром и Молния, овчарки матушки Болен! Лучшие пастушьи собаки, каких знал мир! Лучшие собаки для лучшего из пастухов.
Они уселись у ног Тиффани, насторожив уши, и Тиффани почувствовала, что могла бы наклониться и погладить их. Но лучше не стоит. Потому что если она прикоснётся к ним, кто знает, не придётся ли тогда и ей уйти в мел вслед за ними, превратиться в груду костей в меловой толще?
— Рядом, Гром! Ко мне, Молния! — прошептала Тиффани, и знакомые команды наполнили её сердце отвагой.
И тут она проснулась. Эй лежала у неё в ногах, сделавшись тяжёлой и словно бы жидкой, как бурдюк с водой, за окном в тёмной кроне дерева горели совиные глаза… И кто-то стучал в оконную раму.
А полная луна величественно струила свет на каменные круги, указывая путь своим заблудшим детям, и они ехали верхом во всём блеске и славе…
В окно заглядывал Явор Заядло.
— Хозяйка Тиффани, началось! — крикнул он. — Чучундры валят!
— Так кричи «Раскудрыть!» и поднимай весь клан! — велела Тиффани.
Из-под кровати выскочило несколько маленьких воинов, нёсших там караул. Один из них, похоже, прятался в её башмаке. Он принялся лупить кулаками шнурки с воплями:
— А ну, получите мал-мала люлей, вы, мерзявые извилищи!
«Башмаки… — подумала Тиффани. — В эту ночь я могла бы надеть башмаки матушки Ветровоск. Они придали бы мне смелости…» Но она тут же оборвала себя: «Нет! Это моя земля! Мои луга! Мои ноги! Мои башмаки! Мой путь!»
Она принялась спешно натягивать платье, ругая себя: «Ну почему я не догадалась лечь спать в одежде? Какая я после этого предводительница защитников?»
Спотыкаясь, она кинулась обуваться, но тут почувствовала тяжесть в кармане своего тонкого чёрного платья. В кармане лежала пастушья корона. Но ведь перед тем, как лечь, Тиффани положила её на полку… Может, она, сама того не сознавая, успела сунуть корону в карман?