Тиффани вдруг захлестнули воспоминания о матушке Болен. Бабушка Тиффани не была ведьмой — хотя матушка Ветровоск с большим интересом о ней расспрашивала, — но, когда она умерла, её старую пастушью кибитку сожгли, а тело положили в глубокую, аж шесть футов глубиной, яму, вырубленную в меловом теле холма. Потом яму зарыли, а сверху положили дёрн, который перед этим аккуратно сняли, и вскоре уже ничто не напоминало о могиле, кроме четырёх вросших в землю железных колёс кибитки. Но место это с тех пор стало священным, оно хранило память. И не только для Тиффани. Всякий пастух, проходя мимо, непременно поднимал глаза к небу и вспоминал матушку Болен. Матушку, которая ходила по холмам тёмными ночами, и свет её фонаря выписывал причудливые зигзаги. Матушку, одобрительный кивок которой в этих краях ценили дороже золота.
И это место в лесу, поняла Тиффани, станет таким же. Святой землёй. И день выдался хороший, если только может быть хороший день, чтобы умереть, или хороший день, чтобы навек уйти в землю.
Птицы уже пели высоко в кронах, ветер шуршал листвой в подлеске, лес наполняли звуки, в которых песни тех, кто ещё жив, сливались с душами ушедших. Лесной реквием.
Весь лес пел для матушки Ветровоск.
На глазах у Тиффани к могиле тихо подошёл лис, поклонился и отбежал в сторону, потому что объявилась дикая свинья со своим выводком. Пришёл барсук и остался, даже не взглянув на тех, кто пришёл раньше. Один за другим, к изумлению Тиффани, звери приходили к могиле и садились рядом, словно домашние питомцы.
«Где сейчас матушка Ветровоск? — подумала Тиффани. — Неужели часть её по-прежнему с нами?»
Что-то коснулось её плеча, и Тиффани подскочила от неожиданности, но это был просто упавший с дерева лист. И тогда в глубине её души прозвучал ответ на вопрос: «Где сейчас матушка?»
Ответ был: «Здесь — повсюду вокруг».
К удивлению Тиффани, нянюшка Ягг тихо всхлипнула. Потом отпила из фляжки и вытерла глаза.
— Поплакать иногда помогает, — сказала нянюшка. — Нет ничего плохого в том, чтоб всплакнуть о тех, кого любишь. Порой я вспоминаю кого-нибудь из своих мужей и тоже проливаю слезинку-другую. Воспоминания надо беречь, как сокровища, но нечего из-за них с ума сходить.
— А сколько всего у вас было мужей, нянюшка? — спросила Тиффани.
Нянюшка Ягг задумалась — похоже, погрузилась в подсчёты.
— Ну, моих-то собственных трое, — сказала она наконец, — а прочих мне и не сосчитать — пальцев не хватит.
Она уже улыбалась — возможно, вспоминала кого-то из особенно дорогих ей мужей. А когда вернулась из прошлого, то снова стала собой — улыбчивой неунывающей нянюшкой Ягг.