– Веди их наверх! – заорал Сапог, сверкнув глазами в сторону Лехи.
– Нет! – взвизгнула Марина. Она ухватилась за руку уголовника, пытаясь оторвать ее от дверной ручки, но тот отвесил ей хлесткую оплеуху. Голова девочки беспомощно мотнулась, как надломленный подсолнух, и Саша заревела во весь голос.
– Я что сказал, мля?! – гаркнул Сапог. – Заткнулись! Быстро, ноги в руки!!
Леха, словно выйдя из секундного ступора, схватил сестер за капюшоны и, кряхтя, потащил упирающихся девочек к лестнице, ведущей наверх.
– Помогите! Пожалуйста, не надо!! – в ужасе закричала Марина. – Умоляю вас!!!
– Вам же сказали. Наверх, в нумера, – пыхтя от натуги, сказал Леха, волоча сестер по ступенькам. Затолкав их внутрь, он подпер дверцу широкой доской и вернулся вниз.
Данилыч поднялся на ноги, кашляя и прерывисто дыша. Ухватился за табурет, на котором сидел три минуты назад. Глубоко посаженные глаза пылали испепеляющей яростью.
– Ты не мой сын, гнида, – выплюнул он, обрушивая табурет на Сапога.
Уголовник предпринял попытку уклониться, и это ему почти удалось, хотя сиденье все же чиркнуло его по плечу, и он болезненно охнул, присев. В его пьяных глазах скользнуло что-то отдаленно напоминающее страх и удивление.
– Я звоню в ментовку, – тяжело дыша, сказал Данилыч, продолжая сжимать в руках табурет. – Рано тебя выпустили, гаденыш. А заодно проверю подвал. Что там внизу?!
Леха неслышно подошел сзади.
– Я никогда не считал тебя отцом, старый х… сос, – презрительно сказал Сапог. Плечо онемело, стреляя рваной болью. – Лучше бы меня отдали в приют.
Данилыч открыл рот, но ответить не успел, так как был сбит с ног подсечкой Лехи. Он тяжело рухнул, ударившись головой о край кабельной катушки, на котором была расставлена нехитрая закуска, и отключился.
Сапог склонился над стариком, приподнял веки, потрогал дряблую шею, нащупывая артерию.
– Жив, – вынес он вердикт.
Переглянулся с Лехой.
– Извини, Сапог, – сказал молодой человек, встревоженно глядя на распростертое тело Данилыча. – Я как лучше хотел. Он бы тебе черепушку табуретом раскрошил, если бы не я.
– Нормуль, – коротко бросил уголовник. – Я к тебе без предъяв. И еще, чтобы не было мутняка и левых вопросов… Я никогда не уважал этого старого урода. А знаешь почему?
На притихшего Леху глядели налитые злобой глаза, пьяные и покрасневшие.
– В детстве он всегда порол меня, за любую херню пустячную. А когда надо было впрячься, прятался в кусты. Ни разу жопу не оторвал, чтобы нормального доктора[5] нанять или организовать приличную дачку[6]! Все в своей жизни я делал сам, вот так! А как матушка умерла, он через неделю эту суку привел, Нину-вагину!