– Конечно, нет, – ответил я. – Если только вы сами этого не захотите или если госпожа маркграфиня не попросит вас об этом.
В его глазах я увидел признательность за то, что я использовал слово «попросит», а не «прикажет».
– Слава Богу, не попросила, – с облегчением вздохнул он. – Ну хорошо, в таком случае, не буду вам больше мешать и оставлю вас вашим делам.
Моим делам? А какие у меня здесь были дела? Весёлые танцы с девушками? Посещение циркового представления? Гулянка в приятной компании с хорошим угощением? Нет, конечно же, нет. Моим делом было осмотреть городские подземелья, поговорить с палачом, дать ему распоряжения, а затем проконтролировать, что он устроил всё в соответствии с приказом. Мне также предстояло нанять секретаря, который напишет протокол допроса, и хорошо было бы найти человека с хорошим почерком. Ну и прежде всего, я должен был искренне, сердечно и убедительно поговорить с Нейманом.
Лишь когда я уже попрощался с дворянином, мне пришло в голову, что я должен был спросить его, откуда он узнал, что «протесты художника звучали так искренне». Потом я подумал, что, вероятно, он допрашивал палача по приказу госпожи фон Зауэр и дал ей отчёт об этом допросе. К счастью, Кнотте давал мне инструкции с глазу на глаз, поскольку маркграфине определённо не понравился бы подход мастера Альберта к вопросам ведения следствия.
***
К посещению знатной дамой пыточные подвалы надлежало как следует подготовить. Но это я мог оставить на потом. Важнейшей задачей было подготовить Неймана, ибо я был уверен, что в присутствии маркграфини, прижатый ею к стене, или может соблазняемый обещаниями, он от всего отопрётся. А это будет означать, что Кнотте будет обвинён маркграфиней по меньшей мере в некомпетентности. Что, в свою очередь, будет означать, что моя жизнь станет ещё тяжелее, чем была до сих пор.
Охранники открыли камеру, в углу которой сидел или, вернее, скорчился Нейман. Когда он увидел меня, он заскулил и так сильно вжался в угол, будто хотел спрятаться между кирпичами.
– Добрый день, Томас, – сказал я искренне и приказал охране, чтобы оставили нас одних.
Художник не ответил, только смотрел на меня выпученными от ужаса глазами. Он начал плакать.
– Я принёс тебе немного вина, одеяло и мазь от ожогов, – объяснил я цель своего визита, чтобы мужчина хотя бы частично вернул себе ясность ума и не трясся от ужаса, считая, что я сейчас отвезу его на допрос. Я положил свёрнутое в рулон одеяло на постель и поставил бурдюк с вином. Я расстарался и добыл неплохой сорт вина, хотя и подозревал, что в том состоянии, в котором находился Нейман, в качестве напитка он не заметит разницы.