За испытанием огнем следовало испытание водой. Посвящаемый был принужден пройти через стоячую, чернеющую воду, освещаемую заревом, падающим от оставшегося позади костра.
После этого два неокора вели его в темный грот, где ничего не было видно, кроме мягкого ложа, таинственно освещенного бледным светом бронзовой лампы, спускающейся с высоты свода. Здесь его обсушивали, растирали, поливали душистыми эссенциями и, одев его в льняные ткани, оставляли в одиночестве, говоря: отдохни и ожидай иерофанта.
Посвящаемый растягивал свои усталые члены на пушистых коврах великолепного ложа. После всех перенесенных волнений минута покоя казалась ему необыкновенно сладкой. Священная живопись, которую он только что видел, все эти таинственные образы, сфинксы и кариатиды вереницей проходили в его воображении. Почему же одно из этих изображений снова и снова возвращалось к нему, преследуя его как галлюцинация?..»
Испытания, которым подвергали посвящаемого, продолжались дальше.
«…Слабые звуки отдаленной музыки, которые, казалось, исходили из глубины грота, заставили исчезнуть это видение. Это были звуки легкие и неопределенные, полные грустного и проникающего томления. Металлический перезвон раздражал его ухо, смешиваясь со стонами арфы, с пением флейты, с прерывающимися вздохами, подобными горячему дыханию. Охваченный огненной грезой, чужеземец закрывал глаза. Раскрыв их снова, он увидел в нескольких шагах от своего ложа видение, потрясающее силою огневой жизни дьявольского соблазна. Женщина, нубийка, одетая в прозрачный пурпуровый газ, с ожерельем из амулетов на шее, подобная жрицам Мистерий Милитты, стояла перед ним, пожирая его взглядом и держа в левой руке чашу, увитую розами.
Она была того нубийского типа, знойная и пьянящая чувственность которого сосредоточивает в себе могущество животной стороны женщины: бархатистая смуглая кожа, подвижные ноздри, полные губы, красные и влажные, как сочный плод, жгучие черные глаза, мерцающие в полутьме.
Чужеземец вскочил на ноги, удивленный, взволнованный, не зная, радоваться ему или страшиться. Но красавица медленно подвигалась к нему и, опуская глаза, шептала тихим голосом: „Разве ты боишься меня, прекрасный чужеземец? Я приношу награду победителей, забвение страданий, чашу наслаждений“…
Посвящаемый колебался; тогда, словно охваченная усталостью, нубийка опустилась на ложе и, не отрывая глаз от чужеземца, окутывала его молящим взглядом, словно влажным пламенем.
Горе ему, если он поддавался соблазну, если он склонялся к ее устам и, пьянея, вдыхал тяжелое благоухание, поднимавшееся от ее смуглых плеч. Как только он дотрагивался до этой руки и прикасался губами к этой чаше, он терял сознание в огневых объятиях… Но после удовлетворения своего желания выпитая им влага погружала его в тяжелый сон.