– Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь пронюхал.
Голос звучал как чужой; казалось, Кейт заранее отрепетировала свою речь путем многократных повторений.
– Мне еще нет шестнадцати. Если узнают о смерти папы – меня заберут в приемную семью или отправят в приют. Тогда я потеряю дом – будто мало мне… вот этого…
Кейт, не в силах закончить, смолкла. Но она сказала достаточно. Мы все поняли. Кейт не могла в довершение к смерти отца – единственного родного человека – потерять еще и мельницу.
– Это же просто дом… – начала Фатима, но осеклась.
Кейт покачала головой.
Мельница никогда не была просто домом. Здесь царил дух Амброуза; все говорило о нем – от картин и рисунков в мастерской до застарелых винных пятен на столешнице. Вдобавок наша связь с Кейт зиждилась на мельнице. Если бы Кейт отправили в приемную семью, она разом лишилась бы и нас, и Люка. Она бы потеряла абсолютно все. Все и всех.
Сейчас наш выбор кажется нелепым. Мы не сглупили – мы совершили преступление. О чем мы только думали? Ответ прост: мы думали о Кейт.
Мы не могли вернуть к жизни ее отца; но даже сейчас, когда я, повзрослев, взвешиваю альтернативы – приемная семья для Кейт, мельница отходит к какому-нибудь банку – даже сейчас наше решение сохраняет смысл. Отнимать у Кейт родной дом – несправедливо. Амброуз мертв – это непоправимо, а Кейт жива, и в наших силах выручить ее.
– Никому не говорите, что папа умер, – попросила Кейт срывающимся голосом. – Пожалуйста. Поклянитесь, что не скажете.
Мы поклялись по очереди, все три. Но Фатима продолжала хмуриться.
– И все-таки… что нам делать? Нельзя же… нельзя же его так оставить?
– Мы его похороним, – произнесла Кейт.
Повисло молчание. Шокированные, мы медленно, очень медленно осознавали смысл ее слов. Помню, как похолодели мои руки, несмотря на удушающую жару. Помню, как всматривалась в бледное, искаженное лицо Кейт и думала: «Кто ты? Кто?»
Ее слова, однако, странным образом обозначили единственно правильный выбор. Действительно, что еще нам оставалось делать? Сейчас мне хочется хорошенько встряхнуть ту девчонку – пьяную, ошарашенную, согласившуюся на безумный поступок. Но тогда… Была ли у нас альтернатива?
Да сотня альтернатив, и каждая – лучше, чем сокрытие мертвого тела и погружение во вранье длиною в жизнь.
Ни одна альтернатива, впрочем, не казалась нам подходящей, когда мы слушали Кейт, стоя над мертвым Амброузом и глядя друг другу в глаза.
– Тея, что скажешь? – спросила Кейт, и Тея кивнула – правда, не слишком уверенно, и вскинула руки к лицу.
– По-моему, больше ничего не остается.