И все-таки записка читабельна. Чернила расплылись, но не смылись, и вполне можно разобрать напутствие Амброуза обожаемой дочери: «Живи, люби, будь счастлива. А главное, поступай так, чтобы случившееся не было напрасным».
Только теперь полное ощущение, что Амброуз обращается к каждой из нас.
Доезжаем до солтенского променада. Фатима расплачивается с таксистом, я вылезаю из машины, разминаю затекшие ноги, смотрю не в сторону полицейского участка, будто присевшего на корточки рядом с волнорезом, а на бухту, на море, что простирается до самого горизонта. Это море я видела из спальни Солтен-Хауса. С тех пор оно не изменилось. Оно все такое же – опасное, неумолимое, восхитительное. И эта мысль вселяет уверенность. Скольких оно повидало, для скольких стало последним приютом! Совсем скоро море долижет остатки пепла, растворит в себе прах мельницы, прах Кейт и Люка. Та же судьба ожидает и наши ошибки, и нашу ложь – они навеки сгинут в пучине.
Тея возникает рядом, смотрит на часы.
– Уже почти четыре. Ты готова, Айса?
Киваю, но с места не двигаюсь.
– Я тут думала, девочки…
– О чем? – спрашивает Фатима, выскочившая из такси.
Автомобиль отъезжает, и я продолжаю:
– Я думала… – Слово является непрошеным, я сама удивлена. Озвучиваю его: – Я думала о чувстве вины.
– О чувстве вины? – хмурится Фатима.
– Сегодня ночью до меня дошло. Семнадцать лет нам казалось, что мы виноваты в смерти Амброуза. Что он умер из-за рисунков. Понимаете? Если бы мы не околачивались на мельнице, он бы нас и не рисовал – со всеми вытекающими…
– А никто его не просил рисовать, – шепчет Фатима. – Никто его не просил!
Зато Тея, кажется, со мной согласна:
– Айса, я тебя понимаю. Логики в этом никакой, но я тоже чувствовала вину.
– Ну а теперь я думаю… – Опять трудности с подбором слов, ведь мысль еще даже не сформировалась в моей голове. – Я думаю, ни мы, ни рисунки тут ни при чем. Амброуз умер по другой причине. Мы не виноваты.
Тея кивает. А Фатима вдруг обнимает нас обеих.
– Нам нечего стыдиться, девочки. Никакой вины на нас нет и никогда не было.
Идем к полицейскому участку. Вдруг из узенького переулка, которыми пронизан Солтен, появляется знакомая массивная фигура. Она кутается в шаль, жидкую седую косицу треплет ветер.
Это Мэри Рен.
Увидев нас, Мэри останавливается, расплывается в крокодильей улыбке. Воображает, что у нее над нами власть. В следующую секунду Мэри ускоряет шаг. Она движется к нам.
Но мы, держась за руки, продолжаем путь. Мэри меняет траекторию, хочет пойти нам наперерез. Пальцы Фатимы крепче вцепляются в мою ладонь. Тея ускоряет шаг, рискует сломать каблуки на камнях мостовой.