Люк отреагировал совершенно неожиданно; впрочем, я и сама не знала, на что надеялась.
Его глаза мгновенно открылись. Он оттолкнул меня, выкрикнув по-французски: «Не прикасайся ко мне!», вскочил на ноги и стал пятиться к краю мостков, рискуя свалиться в воду. Грудная клетка ходила ходуном, взгляд был полубезумный – словно я разбудила его резким ударом.
Мое лицо вспыхнуло. Я тоже поднялась и попятилась.
– Прости, Люк. Люк…
Он ничего не ответил, лишь стал озираться, будто не соображая, ни где находится, ни что произошло. И я почти не сомневалась: Люк меня едва узнает, смотрит, как на чужую. Через несколько минут он опомнился – я это заметила по его глазам, – и ему стало стыдно. Люк бросился бежать, игнорируя мои крики: «Люк! Люк, прости, пожалуйста!»
Я осталась в полном недоумении. Что я такого сделала? Зачем так бурно реагировать? В конце концов, я сотни раз целовала Люка по-сестрински; этот поцелуй был почти столь же невинен – откуда такая вспышка бешенства?
Зато теперь… теперь я догадываюсь, что за эпизоды из прошлого вызвали столь яростную реакцию, – и сочувствие к Люку причинило мне физическую боль. Впрочем, сочувствие смешано с настороженностью – слишком много общего между тем, давним, случаем и сегодняшней сценой на почте.
Теперь я знаю, что значит быть врагом Люка Рокфора. Я видела, как легко он впадает в ярость.
Из головы не идет мертвая овца. С каким остервенением терзали бедное животное! Овечьи кишки словно выплескиваются в Рич, навсегда пачкая синюю воду.
И мне очень, очень страшно.
– Чем займешься?
Фатима передает мне треснутую чашку. Ланч окончен. Мы с Фатимой моем посуду, то есть она моет, а я вытираю. Фрейя копошится на прикаминном коврике.
Кейт и Тея вышли покурить, а заодно выгулять Верного. Я вижу их через окно. Они возвращаются берегом Рича. Головы склонены друг к другу, сигаретный дымок завис в солнечном луче. Странно, что Кейт с Теей выбрали это направление – к северу, к шоссе на Солтен. Я бы на их месте пошла на юг, по морскому берегу. И дорога лучше, и пейзаж приятнее.
– Пока не решила, – отвечаю Фатиме, ставя сухую чашку на стол. – А ты?
– Вообще-то, я тоже не представляю, как быть. Чутье говорит: сваливай домой, все равно твое присутствие ничего не изменит. В Лондоне, по крайней мере, не так высока вероятность, что за мной придут из полиции.
От ее слов пробирает дрожь. Невольно кошусь на дверь, представляю, как Марк Рен топает форменными ботинками по узким, полугнилым мосткам… Вот что бы я ему ответила, а? Вспоминается предупреждение Кейт, почти приказ: «Мы ничего не видели, ничего не знаем». Так Кейт наставляла нас в ту ночь. Ее наставлениям мы следовали семнадцать лет. Если мы, все вчетвером, будем стоять на своем, никто ничего не докажет, верно?