Мария Ильинична стала вдруг нравиться Павлу. Сидя за щербатым столом, соприкасаясь локтями, чувствуя дыхание друг друга, они стали на этот час, пока заполняли анкету и Павел выводил на бумаге куцым почерком крошечную свою биографию, ближе и даже будто родными. Именно родными, потому что делали сейчас одно тайное общее дело в пользу Павла, точно осуществляли какой-то мелкий заговор. Такие мысли раньше Павла не посещали; он не знал, что такое искреннее участие людей в судьбах друг друга, когда над кем-то из них мрачно нависает бездушный государственный аппарат, а от одного маленького, но достаточно влиятельного человека зависит судьба второго. Впрочем, и помощник военкома и начальник УГРО в Тамбове тоже когда-то подхватили его верными руками, а потом еще передали в столь же доброжелательные руки полковника Германа Тарасова, но это делалось как-то очень уж по-мужски, с оглядкой на собственные судьбы, а тут девочка в нелепой форме, совсем чужая, незнакомая, сопит рядом с ним за столом, волнуется над каждой его буквой и краснеет от того, что рядом с ней, очень близко, сидит он, насквозь промокший тамбовский увалень. Он уж и не помнил сейчас, что они по существу встретились на той же пунктирной прямой, в начале которой как раз и стоял участливый помощник военкома.
Когда Павел задумчиво обмакнул ученическое перо в чернильницу с фиолетовыми чернилами и поднял на Марию Ильиничну глаза, она дрогнула ресницами, оказавшимися, хоть и слишком светлыми, но густыми и волнующе длинными.
– Что задумались? Забыли чего?
– Никак нет, товарищ младший лейтенант… Тут такое дело… Два родных брата отца…понимаете, они молодые были, одному шестнадцать, другому семнадцать…или восемнадцать…я точно не знаю…
– И что? – Мария Ильинична вновь с подозрением прищурилась и искоса, насколько позволяло ее положение за столом, вновь заглянула Павлу сквозь его глаза прямо в душу. Здорово это у нее получалось!
– Расстреляли их… Они в бунте участвовали… А отец помер…, сгинул он… Сам-то не участвовал… Честное комсомольское! А братья вот…
– Так это давно ведь случилось? – Младший лейтенант вновь заволновалась.
– Так точно… Мне лет одиннадцать было. Они…дядьки-то, поздние сыновья… Последними у бабки с дедом родились…
– Вот те раз! А Герману Федоровичу говорил?
– Говорил, – Павел вздохнул и виновато опустил голову.
– И чего?
– А ничего! – он вдруг вскинул глаза, как будто даже чуть обиженные, – Это, говорит, и дело прошлое, и дядьки несмышлеными были…, и ты, дескать, за них не в ответе. Потом, говорит, там вообще много всякого сгоряча понатворили. Бывало, не тех постреляли, кого следует. Сейчас бы другое дело…