Она действительно часто думала о себе с раздражением, что личность она непонятная, какая-то даже двойная. Вроде бы, человек-заплата. Доктор Кастальский так называл людей, у которых в характере присутствовало все в большом количестве – и дурное, и светлое. Основа, мол, добротная, а со временем она протирается, рвется, и на дыру нашивается уродливая заплата, а таких заплат ведь все больше и больше будет с годами. Каждая из них обескураживает безвкусицей цвета и уродством формы. Потом заплат становится столько, что уже никто не может понять, какой была начальная материя.
Этого Маша больше всего боялась – чтобы она сама не исчезла за вновь приобретенными привычками, идущими от страха или даже просто от дурного опыта. Ей порой казалось, что этот опыт, как и страх, приходят из ее службы. Но она искренне пряталась за приказами, распоряжениями, в том числе, строго секретными, за чужой, очень важной, ответственностью за ее исполнительную душу, и постепенно эта боязнь отступила, скрылась за ее же посеревшей от кабинетной работы кожи, за поблекшими глазами. И вот теперь, неожиданно, эта кожа дала трещинку, а из-под нее несмело показалась свежая, розоватая пленочка, и глаза вдруг ожили. Ее взволновала близость в той тесной комнатушке с Тарасовым, его незнакомые, волнующие запахи, его наивное деревенское смущение, ее собственный испуг. Это все насторожило и в то же время обрадовало, что не на все теперь наложат заплатки доктора Кастальского, останется что-нибудь розовое, свежее, девственное.
Маша ускорила оформление Тарасова, еле дождалась его дела из Забайкалья. Прочитала все, а одну бумажку, донос какого-то Тита Ручкина изорвала в мелкие куски. Вместо той бумажки подшила непонятную, путанную по смыслу справку с неразборчивой подписью, ею же придуманной – чтобы пронумеровать страницу под тем же числом, что и Ручкинский донос. Тит Ручкин писал детским почерком, что Тарасов скрывает свое родство с начштаба и что они дважды или трижды ездили на охоту к границе, одни, без свидетелей, а возвращались без трофеев. На что намекал мерзавец? Что они только прикрывались охотой, а на самом деле с кем-то тайно встречались на границе? С кем? С японцами, с самураями? Больше как будто не с кем.
Маша долго колебалась. Наконец, спросила шепотом об этом у Германа Федоровича. Специально для этого с ним встретилась. Тот сначала рассвирепел. Орал, что узнает, кто этот Ручкин и оторвет ему ножки. А потом стал смеяться. Да, говорит, ездили не два, не три, а целых четыре раза на охоту, да только всё напрасно. Не охотники оба. Звери их стороной обходили. Хоть и тайга, вроде, а им не везло. Плюнули на это и сами рады, потому что и не знали, что со всем этим потом делать. Это его была идея, глупая – пойти поохотиться. Аж четыре раза! А Ручкин этот чего придумал? Шпионов нашел, негодяй!