После 1945. Латентность как источник настоящего (Гумбрехт) - страница 107

Для Пазолини нет никакого философского пути в обход того факта, что истинная жизнь – это жизнь воплощенного настоящего, жизнь в настоящем; «бытие в истории» означает обращать внимание на такую жизнь – и, следовательно, служить ей. Значение имеет только неизбежная и присутствующая конкретность жизни. Этот опыт брутальной прямоты – которой и является сама история – возвращается в автобиографическом стихотворении 1960 года. И вновь текст как будто намекает на эротические желания. Поэт больше не чувствует себя защищенным ни чревом матери, ни лепестками розы; он стоит у всех на виду, на открытом месте; и этот опыт, хоть он и жесткий, ощущается как правильный:

Пазолини принадлежал к поколению выдающихся интеллектуалов (прежде всего в Европе), которые переняли марксистскую философию и коммунистическую политику во времена фашизма и сразу после войны. А сделали они это в надежде на новое начало, но потом все больше разочаровывались той негибкостью, с которой большинство левых партий интерпретировали – и «корректировали» – «ход истории», когда он не следовал официальным пророчествам. Среди множества таким образом разочарованных левых интеллектуалов лишь немногие – такие, как Пазолини – отказались как подчиняться жесткости партии, так и разрывать связь с коммунизмом. (Пазолини не сделал этого, даже когда Итальянская коммунистическая партия исключила его из своих рядов.) Сталкиваясь с доктринальной негибкостью, другие выказывали себя куда более оппортунистически – и гибко. Одним из самых послушных интеллектуалов был Бертольт Брехт. В ответ на политический протест на улицах Восточного Берлина 17 июня 1953 года он сочинил саркастическое стихотворение, где цитировал заявление, сделанное Коммунистической партией Германии, в котором утверждалось, что «народ подверг риску и потерял доверие правительства». Брехт добавил от себя ироничный вопрос, не лучше ли в таком случае правительству распустить народ и выбрать себе новый. Однако другой текст, который написал Брехт и который в конце концов опубликовало правительство, звучал совсем в другом тоне: «Как только стало ясно утром 17 июня, что демонстрации рабочих были перенаправлены на цели холодной войны, я выразил свою солидарность с немецкой социалистической партией. Теперь я надеюсь, что зачинщиков обнаружат и отделят от основной массы, так что рабочие, которые протестовали из справедливого разочарования, не будут спутаны с зачинщиками»