, которую он предполагает точно так же, как и (совсем другое) присутствие бессмертных. «Простая» чаша вводит все эти четыре измерения в единый фокус.
В «Письме о гуманизме», которое он написал сразу после войны, Хайдеггер заявил совершенно недвусмысленно, что восстановление онтологического измерения Бытия, на его взгляд, – это единственный способ преодолеть бездомность: «Перед лицом сущностной бездомности человека его будущая судьба видится бытийно-историческому мышлению в том, что он повернется к истине бытия и попытается найти себя в ней»[180]. В сходном же стиле мысли, с опорой на Гёльдерлина, Хайдеггер подчеркивает, что решающим измерением несокрытости Бытия является язык («Язык – дом бытия»). В сходном движении (которое, по всей видимости, возникло без опоры на Хайдеггера) Карл Шмитт в дневниковой записи 24 декабря 1947 года, писал, что формальные аспекты лирической поэзии открывают нам некое привилегированное измерение, где может проявиться ноуменальное. Шмитт заявляет, что бездна – пустота – необходима; пустота может существовать как эффект лирической формы:
Размер – это магическая практика. Но должен существовать еще и зазор между размером и значением – то есть между размером и мыслью, размером и предметами речи. Если говорить самым банальным образом: существует пустое пространство между формой и содержанием. В этом интервале, остающемся всегда пустым, и приходит в движение ноуменальность ‹…›. Ноуменальное измерение стихотворения не расположено в своем звуке, но приводится в движение посредством пустоты; речь не о том, что ноуменальное и есть пустота, но оно там приводится в движение; пустота – это условие движения, так что между ноуменальным и пустотою существует специфичное отношение; чем больше пустоты, тем чище вместилище (Gefӓss). Размер – это и есть пустое вместилище, это и есть место хранения – не содержания, нет, а магии движения[181].
В последние недели 1947 года и первые недели 1948-го Шмитта, кажется, особенно вдохновляло отношение между пустотой и ноуменальным – отношение, которое, как мы видели, стояло в центре хайдеггеровской мысли того времени. Кажется, для Шмитта ноуменальное предлагает нам совершенно буквальный способ держаться за мир. А если то, за что кто-то держится, ослабевает или уничтожается, то человек-который-держался пропадет вместе с ноуменальным:
Я сосредотачиваюсь с мальчишеской серьезностью ‹…› на магии пространства. Я не хочу по-настоящему схватить его – и еще меньше производить его; но я хочу знать его и таким образом сохранить его для тех, кто сюда придет после меня, я – простой реципиент. Я вижу и последнее пространство – свою могилу; я вижу, как она исчезает; мой дом, реку, все эти вещи – они уничтожаются, но я продолжаю держаться за них. Я исчезну вместе с ними, а они исчезнут со мною