Пойдемте со мной, милорд,
Присядьте за мой стол.
Так холодно на улице,
Но здесь уютно.
Позвольте за вами ухаживать, милорд,
Чувствуйте себя как дома.
Доверьте свои печали моему сердцу,
Кладите ноги на стул.
Я знаю, вы, милорд,
Никогда не видели меня,
Я всего лишь портовая девка,
Лишь только уличная тень.
* * *
Поезд, который везет семью доктора Живаго на восток, ни разу не уклоняется и не сходит с пути, пока движется по пустынному ландшафту Урала, где все линии мягче, а ставки куда более низкие, чем в постреволюционной Москве. Однако же новое государство устанавливает себя повсюду, время ощущается как «апокалиптическое» – как если бы оно двигалось в направлении «Страшного суда». «Сейчас страшный суд на земле, милостивый государь, существа из апокалипсиса с мечами и крылатые звери, а не вполне сочувствующие и лояльные доктора, – говорит Стрельников, действующий по приказу партии о наведении порядка на территориях, удаленных от политического центра. В своем разговоре с Юрием Живаго он продолжает: – Впрочем, я сказал вам, что вы свободны, и не изменю своему слову. Но только на этот раз. Я предчувствую, что мы еще встретимся, и тогда разговор будет другой, берегитесь»[190]. По мере того как власть партии растворяется вдали, возвращается вновь и уверенность, что «человек рождается жить, а не готовиться к жизни. И сама жизнь, явление жизни, дар жизни так захватывающе нешуточны!»[191] Даже возможен некий намек на надежду: «Где-то есть жизнь. Кто-то рад. Не все стонут. Этим все оправдано»[192]. А перспектива на будущее (касающаяся времени после Октябрьской революции) возвращается вновь в последней сцене романа – то есть в сцене, которая играется в уже измененном историческом ландшафте. В высотном здании два потомка доктора Живаго смотрят вниз на послевоенную столицу 1945 года – на столицу государства, которое внесло решающий вклад в победу над Гитлером за счет беспрецедентных человеческих потерь. Оба протагониста чувствуют, что события предыдущего десятилетия не совсем оправдали обетования марксистской философии истории. С другой стороны, они понимают, что судьбы мира и их собственной страны во многом улучшились:
…хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно, предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание.
Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастливое умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом