- Не думаю. Увидите, что он молча последует за нами! - уверенно заявил Жабов.
И вдруг я почувствовал, что он незаметно сжал мою руку. И чей-то очень знакомый голос шепнул мне: «Очнись, Николай, за кого ты меня принимаешь?!»
- Вы ручаетесь за полную безопасность, не так ли, господин Аспинедов? - прибавил он, оборачиваясь ко мне.
Мне показалось, что я теряю сознание. Это был голос не Жабова! Со мной говорил не следователь Жабов! Это был голос знакомого мне человека. Но кто же, кто это?!
- Откройте же дверь! - повернувшись к тюремщикам, распорядился я, усилием воли сдерживая себя.
Дверь медленно отошла в сторону.
- Господин Жабов, - торопливо зашептал комендант, - может быть, вы разрешите мне удалиться?.. Надобно оформить акт передачи арестанта… Затем я хотел бы проследить, чтобы, согласно вашему желанию, никого не было по пути вашего следования… Из персонала крепости с вами могут остаться вот эти двое… - и комендант показал рукой на тюремщиков, которые освещали нам путь фонарями.
- Можете удалиться и взять ваших людей с собой, - холодно ответил Жабов. - Для помощи же нам вполне достаточно этих двоих, - и, обернувшись, он кивнул в сторону жандармов, приехавших с нами. - Возьмите у них фонари!
Тускло мерцавшие фонари перешли из рук в руки. Комендант и его свита удалились, с неприличествующей им поспешностью.
Мы вошли в камеру.
Над тюремной койкой во весь рост, на фоне покрытой плесенью стены колебалась фосфоресцирующая тень и гортанный голос с воодушевлением декламировал что-то. Позднее я прочел это стихотворение, и теперь знаю, что узник в тот день говорил на память заключительные его строки:
«Свобода! - восклицаю я:
Пусть гром над головою грянет, -
Огня, железа не страшусь!
Пусть злобный враг мне сердце ранит,
Пусть казнью, виселицей пусть,
Столбом позорным кончу годы, -
Не перестану петь, взывать
И повторять: Свобода!..»
Мы стояли, окаменев, не решаясь прервать его. Призыв мятежного духа лишь заглушенным отголоском отдавался в пустом и мрачном коридоре, как бы неся привет узникам - жертвам страшного тюремного безмолвия. И бывшее для многих лишь далеким воспоминанием, почти забытое человеческое слово слетело на крыльях вдохновения с уст «белой тени», словно предвещая уже недалекую зарю великой свободы.
После продолжительного молчания, заключенный с пренебрежением произнес:
- Опять вы явились? Для нового допроса? Вы надоели мне, господа.
- Идем! - приказал Жабов.
- Куда? - спросил заключенный, не двигаясь с места.
- К тому человеку, имя, отчество и фамилию которого вы присвоили.
Тень быстро спрыгнула с кровати.