испытывать радость материнства. Иного поведения люди просто не принимают. И женщины научились лгать, притворяться, изворачиваться и мстить обществу за то, что оно навязало им чужую роль. Роль
матери. А Марджет не хотела лгать. Она честно сказала: «Я не желаю быть такой, как вы хотите!» Дорис Крама должна была стать обычной матерью и домохозяйкой. Марджет Крама свободна от этого. Она не виновата в том, что ее жизненный путь оборвался раньше…
– Или виновата? – голос пра как-то странно дрогнул.
– Э-э…
– Ну, вы же сами сказали, что она попыталась отринуть навязываемую ей модель поведения, – теперь уже рассуждал инквизитор. – Наплевала на традиции, обычаи, условности, даже ограничения, связанные с полом… Кстати, как вы это вычислили?
– Осмотрелся. Плюс, я немного знал Марджет. Еще студенткой она высказывала мысли, что желает иной доли, нежели простая женская. Потом этот городок – маленький, заштатный, скучный. Дыра-дырой. Но она продержалась тут почти два года, не пытаясь перебраться куда-то. Почему? Может быть, ей это нравилось?
– Или она от кого-то убегала, но ее догнали?
– Если она и убегала, то от самой себя. И тогда мы имеем дело с банальным самоубийством. Но самоубийцы либо топятся, либо вешаются, либо режут себе вены. Они не пьют яд где-то вне дома, где их могут отыскать люди и, тем более, не ползут при последнем издыхании к соседям, в отчаянной попытке попросить помощи. Дверь дома была заперта. Значит, Марджет встретилась с кем-то вне дома. Ее пригласили куда-то… кто-то, кого она не боялась. Значит, это либо кто-то знакомый, либо человек, не внушающий опасения – ребенок, старушка…
– Или клиент.
– Отпадает. На встречу с клиентом она бы взяла сумку с вещами – ни один некромант не выходит из дома с пустыми руками. Значит, это была нерабочая встреча. Кроме того, в арсенале настоящего некроманта обязательно есть парочка пузырьков с противоядиями. Типовыми, которые не всегда способны противостоять слишком уж хитрому яду, но обязательно дадут организму сил хотя бы на то, чтобы продержаться какое-то время – пока сваришь нужное зелье.
– Но сумку-то мы в доме не нашли! Или нашли и припрятали? – подмигнул пра.
– На что вы намекаете?
– На вашу собственную сумку, брат. Воровство – грех. А обкрадывать умерших – тем более… Что, – усмехнулся он, останавливаясь посередине улицы, – прищучил? На той полке пузырьки после вашего ухода стояли не в том порядке, да и стопка книг стала чуть-чуть пониже. Тренируйте зрительную память, брат Груви! И чему вы только учились почти два года?
Я пропустил последнюю фразу мимо ушей. Не учился я два года. Отвлекался на лекциях, забывал делать домашние задания, опаздывал – прогулять общение с наставниками было физически невозможно – совершал ошибки в тестах. В общем, делал все, чтобы меня отчислили за хроническую неуспеваемость. Даже пару раз попытался совершить побег – неудачно. И очень удивлялся тому, что все ограничивалось устными взысканиями и дополнительными занятиями.