Сальвадор Дали (Байрамова) - страница 9
При этом поразительна бешеная, взрывная энергия молодого Дали и его фантастическая работоспособность.
Призрак Вермера Делфтского, который можно использовать как стол (Феноменологическая теория мебели как продукта питания). 1934
Музей истории искусства, Вена
Лицо Мей Уэст, которое можно использовать как квартиру. Ок. 1934-1935
Институт искусств, Чикаго
Кажется, он успевает везде и делает одновременно тысячи дел: помимо живописи, он пишет статьи и печатается в модных, ультралевых журналах, ездит с лекциями по городам и везде с маниакальной агрессией агитирует за новые идеи в искусстве. Вместе с Лоркой он составляет знаменитый Антихудожественный манифест, в котором обрушивается на местные культурные авторитеты, а в своих нашумевших лекциях призывает «презирать всякое сооружение, простоявшее более двадцати лет» и «считать художников препятствием для развития цивилизации»[>1 Ян Гибсон. Безумная жизнь Сальвадора Дали. С. 175.].
В жизни Дали 1929 год отмечен особым знаком. Слишком многое сошлось для него в этом спрессованном событиями году: и счастливо найденная любовь, и тяжелый болезненный конфликт, отлучивший его от семьи, и работа, которая приносила ему острое наслаждение от победы. А начался год с авантюрного и чрезвычайно заманчивого предложения его мадридского приятеля Бунюэля сделать совместный кинопроект: изобрести что-нибудь эдакое, ни на что не похожее, одновременно шокирующее, хулиганское, дерзкое и сюрреальное. Одним словом, своим фильмом подорвать весь сонный и снобистский Париж. Дали с радостью согласился: за кино он жадно следил, а шокирующих и скандальных идей у него хватало на десятерых. За неделю веселой и азартной работы в доме Дали в Фигерасе оба приятеля, пользуясь методом автоматического письма, изобретенного еще Супо и Бретоном в Магнитных полях, набросали сценарий фильма, который вошел во все учебники по истории кинематографии под громким названием Андалузский пес.
И в апреле Дали уже торопился в Париж к Бунюэлю, чтобы самому участвовать в съемках картины. Они оба с наслаждением отшлифовывают придуманные ими же детали, которые совсем скоро произведут феноменальный фурор и громкий скандал среди парижской элиты. На глазах у потрясенного испанского журналиста, специально прибывшего на съемки кино, Дали добавляет подкрашенный клей в глазницы отвратительно воняющих дохлых ослов на рояле, чтобы усилить эффект кошмара и струящейся крови.
Работа кипит, Бунюэль монтирует фильм, а тем временем парижский ангел-хранитель Дали, его земляк, каталонец Миро выводит его в светское общество и знакомит с бессменным лидером сюрреалистов Бретоном. Этот крупный человек с красивым и властным лицом произвел неотразимое впечатление на молодого испанца. «Мне он стал вторым отцом, - признавался он годы спустя. - Я почувствовал, что удостоен второго рождения. Сюрреалистическая группа была для меня чем-то вроде питательного сиропа. Я верил в сюрреализм, как в скрижали Завета. Я впитал лексику и дух движения, отвечавшего потребностям моего “я” и безоглядно присоединился к нему»[