Бывают деревья и бывают ночные деревья. С наступлением темноты деревья превращаются в нечто бесцветное, не имеющее определенного размера и движущееся.
Попав в Кейбсуотер, Адам воспринимал их как живые существа. Завывания ветра в листве походили на шумные выдохи, а звук дождя, барабанившего по кронам, — на вдохи колоссального слюнявого рта. Сильно пахло мокрой землей.
Адам посветил фонарем на опушку. Луч практически не проникал под деревья, его поглощали летящие с порывами ветра капли моросящего дождя, уже успевшего промочить волосы Адама.
«Жаль, что сейчас не день», — подумал Адам.
Он боялся не темноты — такая боязнь была бы беспричинной. Но Адам всерьез подозревал, что после захода солнца в Кейбсуотере найдется много чего бояться. По крайней мере, сказал он себе, если Велк здесь и пользуется фонарем, то я увижу свет.
Эта мысль не слишком успокаивала, но Адам уже зашел слишком далеко для того, чтобы повернуть назад. Он еще раз оглянулся по сторонам — здесь всегда чувствуешь на себе чей-то взгляд — и, переступив через невидимый в темноте журчавший под ногами ручеек, вошел в лес.
Там было очень светло.
Адам нагнул голову, зажмурился и закрыл лицо фонарем. Из-за резкого перехода от тьмы к свету под сомкнутыми веками плясали алые вспышки. Потом медленно, осторожно открыл глаза. Лес вокруг него сиял ярким предвечерним светом. Солнечный свет золотыми столбами, в которых плясали мириады пылинок, пробивался сквозь листву и ложился пятнами на оставшийся слева от него почти невидимый ручей. В косых лучах листья пестрели желтым, коричневым, розовым. Со стволов деревьев бородами свисал грязно-оранжевый мох.
Ладонь Адама оказалась с одной стороны розовой, а с другой загорелой. Телом он ощущал, как вокруг него медленно, почти весомо движется воздух, насыщенный сияющими золотыми хлопьями, каждая пылинка светилась, как фонарь.
Ничего здесь не напоминало о ночи, и не было и намека на присутствие в лесу каких-то других людей.
Над головой пропела птица; первый запомнившийся ему звук с тех пор, как он попал в лес. Это была протяжная чистая трель из четырех или пяти нот, напомнившая ему об охотничьих рожках осенью. Прочь, прочь, прочь. И завороживший, и опечаливший его звук был словно олицетворением горькой и сладкой одновременно красоты Кейбсуотера.
«Такого места не может быть», — подумал Адам, но тут же, спохватившись, отогнал эту мысль. Кейбсуотер сделался светлым именно потому, что он, Адам, не хотел, чтобы здесь было темно, точно так же, как изменилась раскраска рыб в озере, как только Ганси подумал о том, что лучше бы им быть красными. Кейбсуотер все понимал так же буквально, как и Ронан. Адам не знал, можно ли силой мысли сделать его несуществующим, и не хотел этого выяснять.