– Даже так? – ухмыльнулся офицер. – Мы крепкие ребята, выдержим.
– Вы серьезно? Значит, вы как из гестапо – приметесь пытать ребенка, чтобы добиться признания от русской радистки? – спросила я, и с некоторым разочарованием отметила полнейшее непонимание в глазах молодого офицера. – Не смотрели «Штирлица»? Это вы зря, это же классика, на все времена. Сцена допроса радистки Кэт, очень рекомендую. Кстати, они все плохо кончили – нацисты. Имейте в виду.
– Вы что, всерьез сравнили меня с нацистами? – уточнил офицер и прищурился.
– Я просто провожу параллель между методами ведения допроса. – Я пожала плечами и невольно облизнула соленый край губы. Губа была разбита и начинала болеть. Как я не заметила? Вася начала рыдать, громко, заливисто, захлебываясь руладами и выводя их на новую высоту. Офицерское лицо отразило сомнения. Он нахмурился.
– Где ваша подруга? Фотографии где? – спросил он громче, агрессивнее. – Говорите, где материалы вашего так называемого интервью.
– Разрешите покормить ребенка, пока не смогу покормить ребенка, говорить не буду, – ответила я тихо.
– Ничего-ничего, вы мне все скажете, – процедил офицер.
Я отвернулась и закрыла глаза. Василиса переходила на ультразвук. Когда плачет ребенок, мать страдает так, словно ее режут ножами. Это не сравнение, не преувеличение, это – простая биология, которую неумолимый и безжалостный естественный отбор поставил на службу человечеству. Мать реагирует на плач так, словно их с ребенком нервная система соединена в единую, и наплевать на то, что ребенок уже рожден. Эта пуповина остается еще много лет, она не рвется, даже когда ребенок идет в институт. В какой-то мере эта связь между мною и моей матерью сохранялась все эти годы, и даже сейчас я бы не удивилась, если бы мама почувствовала мою боль и позвонила из Йемена. Василиса кричала так, словно ее режут. У меня по щекам текли слезы, я изрыгала проклятия. Я поверить не могла, что в наше время, в Москве, в столице нашей родины, со мной обращаются так, словно это Средневековье, а я ведьма.
– Как вас зовут? Должно же у вас быть какое-то имя? Даже чертям в аду имена дают! – крикнула я, и мужчина вскочил, принялся чертить шагами мою кухню. Он переговаривался о чем-то со своими подчиненными, я не могла разобрать слов, но услышала что-то вроде «а если сбежит».
– Куда я сбегу? С ребенком на руках? – крикнула я. Два человека в камуфляже обернулись ко мне.
– Скажите, где ваша соучастница, где материалы интервью, с какой целью вы проникли в дом к Ивану Эммануиловичу – и мы дадим вам ребенка, – ответил чернявый после паузы. Значит, вот чего они хотят – отнять у нас интервью, подозревают черт-те в чем. Да фиг с ним, только бы кончилась эта пытка. Мы ведь никого не убили, мы ничего не украли. В конце концов, какого черта они не дают мне ребенка. Крик затих, а затем набежал новой волной. Вася была на грани истерики. Я – уже за гранью.