Газета “Литературные прибавления к Русскому инвалиду” поместила в черной рамке знаменитый текст, составленный В.Ф. Одоевским: “Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!... Более о сем говорить не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!... Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина? К этой мысли нельзя привыкнуть!” (В этом же номере газеты было опубликовано очередное произведение В.И. Даля - украинская сказка “Ведьма”.)
Гибель Пушкина стала для Владимира Ивановича огромной личной трагедией. Узнав от Башуцкого о дуэли и ранении поэта, он сразу пришел к нему на квартиру. “Приблизился, - как писал он позднее, - к одру смерти и не отходил от него до конца страшных суток”. Воспоминания Даля о последних днях Пушкина потрясают своей глубиной и профессиональностью, их составил не только глубоко любящий друг, но и опытный врач, он поставил диагноз и объективно описал ход смертельного недуга.
Литературные связи В.И. Даля значительно укрепились во время его продолжительного пребывания в Петербурге вместе с В.А. Перовским зимой 1836-1837 гг. Важнее всего для него были встречи с А.С. Пушкиным, но их приятельские отношения были прерваны трагической кончиной поэта, при которой Далю довелось присутствовать.
К.К. Данзас вспоминает, что Даль до самой смерти Пушкина оставался в его доме вместе с другими друзьями Пушкина и отлучался только на несколько минут. Пушкин не был коротко знаком с Далем и говорил ему “вы”; в последние минуты начал говорить “ты” [374, Т. 2. С. 378].
В записках В.И. Даля, озаглавленных “Смерть А.С. Пушкина”, передано потрясение от потери великого человека, побратавшегося “уже не для здешнего мира”. Он восхищается мужеством Пушкина, который “заставил всех присутствующих сдружиться со смертью, так спокойно он ожидал ее, так твердо был уверен, что последний час его ударил” [Там же, с. 267].
Даль писал: «В продолжение долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокрушением на эту таинственную борьбу жизни и смерти, и не мог отбиться от трех слов из “Онегина”, трех страшных слов, которые неотвязчиво раздавались в ушах, в голове моей, - слова: “Ну, что ж? - убит!”.
О, сколько силы и красноречия в трех словах этих! Они стоят знаменитого шекспировского вопроса: “Быть или не быть”. Ужас невольно обдавал меня с головы до ног, - я сидел, не смея дохнуть, и думал: вот где надо изучать опытную мудрость, философию жизни, здесь, где душа рвется из тела, где живое, мыслящее совершает страшный переход в мертвое и безответное, чего не найдешь ни в толстых книгах, ни на кафедре!» [Там же, с. 268-269].