– А где остальные, что с владыкой сюда год назад приехали? Бояре, вои, мнихи?
– Кого в Литву ради выкупа увезли, кто помре, кого порубили, когда московляне побег устроить пытались. Двое всего осталось…
– Ноне-завтра могут Алексия из поруба вывести?
– Навряд… Теперь токмо на Рождество.
Симон вздохнул. Было ясно, что оставался лишь один путь – нападение на охрану и вывоз пленных за городские стены. План этот дерзкий был набросан в шатре еще ночью, оставалось лишь уточнить многие детали, каждая из которых могла оказаться для московитов роковой…
– Помощь ваша нужна завтра будет, отец Феодосий! Не возбоятся мнихи твои?
– Спаситель на крест взошел в свое время, всем нам путь к спасению указав, сын мой! В чем нужда, говори.
– Когда меньше всего ратных во дворе лавры?
– За полудень. Обедают они скопом в своей молодечной. Только охрана и остается.
– Пару-тройку бочек пустых в своих подвалах найдешь?
– Пошто?
– Купит их у тебя дядька мой.
Заметив удивление в глазах игумена, Симон улыбнулся:
– Нам пару возов завести и поставить надобно подле поруба! Вот мы и заедем, будто с вами насчет бочек столковались. Опосля с вас взятки гладки: не ведали ничего, лишнее продавали татям! Понимаешь?
Игумен кивнул:
– Найдем. Я еще и пару кругов воска выкачу, коли так. Гривну-другую только оставьте, чтоб было что иродам потом показать! Дозволь трапезой скудной угостить тебя, чадо? За столом и добаем. Ты в чьей обители Господу служишь?
– У Сергия Радонежского.
Симон увидел, что это имя уже было знакомо киевским монахам…
Следующий день выдался действительно по-декабрьски морозным. Снег все еще никак не хотел покрывать застылую землю, лапти и сапоги бредущих по городским дорогам прохожих нет-нет, да и вздымали облачка сухой, долго висящей пыли. Холод кусал за ноздри, уши, заставляя хвататься за них теплой ладонью либо пониже натягивать меховой треух.
На крыльце Успенской церкви с утра сидел какой-то юродивый, кутаясь в длинное рваное рубище. Ему изредка кидали то краюху хлеба, то кусок вареной рыбы. Нищий истово крестился, кланялся и собирал приобретенную снедь в мешок. Иногда он что-то пел, иногда подходил к стражникам, охраняющим вход в поруб, и произносил фразу на непонятно-тарабарском языке. Литвины отмахивались от него, иногда со смехом, иногда с неприкрытой злобой.
В ворота въехало два воза. Один был пуст, в нем сидело четверо дюжих необоруженных мужиков. На другом лежало несколько больших бочек, судя по постоянному шевелению, пустых. Управлял этой телегой пожилой мужчина в новом овчинном зипуне. Лошади остановились возле темницы.