— Было дело.
— Потому и не поете.
Странное, не правда ли, заключение. Но я верю Дмитрию Ерофеевичу, потому что знаю его давно, потому что дело, которому тридцатилетие служит учитель пения, — дать всем людям красивый голос. Он написал несколько книг, главная из них — «Музыкально-певческое воспитание детей в общеобразовательной школе». Специалисты называют ее сенсацией, книгу тщетно ищут в букинистических магазинах, библиотеках, главы перепечатывают на машинке, записывают на магнитофоны.
Если в двух словах, то Огороднов разработал и ввел в практику свою систему упражнений для развития голосового аппарата у ребят, воспитания их музыкального ладового чувства. В основе системы — свобода, предельная легкость, естественность и непринужденность извлечения звуков. Ведь как обычно строится программа уроков пения, занятий хора в средней школе? Правильно, на использовании всей первой октавы сразу. И это в то время, когда диапазон детского голоса еще беден, узок. Мы, помнится, тоже в хоре старались не ударить лицом в грязь — такие звонкие рулады запускали, далеко было слышно…
А теперь вот я не пою. Не умею.
У Огороднова все по-другому. Он бережет, лелеет, растит, если хотите, голоса. Учитель берет за основу простые, самые доступные детям тона — два-три; на них-то и строится у ребят повседневная речь. Но именно здесь и начинается главное: учитель старается достичь при этом — и достигает — редкостной красоты звучания, едва ли не предельной глубины. Как? Особыми упражнениями. Лишь певцы-профессионалы стремятся к такому совершенству. А у Огороднова дети — обычные, никем специально не отобранные (это важный момент!), и в их вихрастой толпе, вылетевшей в перемену из классов, много и тех, кого в других школах записали бы в безнадежные «гудошники»: нет слуха, чего время зря тратить…
Познакомились мы с Дмитрием Ерофеевичем в Гатчине, уютном, зеленом пригороде Ленинграда, где в местном интернате он долгие годы вел уроки пения. Была весна, погожий апрельский день, и старый придворцовый парк миллионами еще заспанных почек пил тихую, ясную свежесть. И тут прилетел звук, сразу ставший продолжением солнечного дня. Это, похоже, песня, хотя странно — слов и мелодии как будто и не было, была лишь поразительная чистота и нежность. Что, может, деревья запели: чего не случается весной?.. Я пошел на звук и скоро открыл двери интерната, распахнутые окна которого смотрели в парк. Заметил у входа табличку: «Сегодня поет капелла».
Давно, признаюсь, не видел таких серьезных и вдохновенных лиц. Передо мной стояли не отличники, не середнячки, не безнадежные завсегдатаи отстающей «камчатки», тут была — капелла. Вот ребята подняли враз руки, вдохнули как-то по-особому — и запели: «У-у-о-о-а… уль-а-а…» Те, кто находился в зале, а гостей на рядовой репетиции собралось немало, вслушивались, пораженные, в глубокой сосредоточенности подняв посветлевшие лица навстречу потоку звуков. Подвижный, худощавый человек дал знак, упражнение кончилось, началась песня…